До свадьбы заживет

– Что же делать? – спросил меня Дерябин. – Может, сказать им, чтоб они остановились?

А я сказал:

– Не надо! Пусть они идут!.. Пусть они идут, – сказал я. – И пусть болит... Хоть всю жизнь...

И больше я не сказал ничего, ни одного слова. Тем более, что в это время Саша с Таней проходили уже мимо сутуловской дачи и я, хоть чувствовал себя всё хуже и больней, не спускал всё-таки с них глаз, как бы Сутулов чего-нибудь не выкинул, когда Саша с Таней поравняются с его дачей. Но Сутулов ничего такого выкидывать не стал, он высунул на секунду из окна свою физиономию с перевязанной щекой, как будто у него зубы болели, и тут же спрятался обратно. И Мешков тоже не стал ничего выкидывать, когда Саша с Таней поравнялись с его домом. Мешков неторопливо, с достоинством снял со своей головы шляпу-стетсон и вежливо приподнял над макушкой.

– Вери найс бой Мешкоф, – прошептал я одними губами по-английски, – гуд чап! – как говорится, хороший парень, – прошептал и сам испугался. Я никогда не говорил таких длинных фраз на английском языке. Краем глаза я покосился на музыкальную доску Дерябина, которой он вчера меня треснул по голове. Может, тот удар начал действовать всё-таки?.. Но в это же время до меня донёсся тихий, но противный голос Лютатовского Вадима.

– Марфа-леди и Марфа-джентльмен! – крикнул он поравнявшимся с ним Тане и Саше. А Тулькин выставил за забор фанерную доску, на которой было написано: «Саша + Таня = семья!»

И я позабыл про свою боль и вообще про всё на свете позабыл. Я помнил только об одном. Обидели Танечку Кузовлеву и Александра Завитайкина, которых я любил, как сорок тысяч братьев, то есть это я Александра любил, как сорок тысяч братьев, а Таню я любил... как я любил Таню Кузовлеву?.. тоже как сорок тысяч братьев... Нет, то есть как сорок тысяч сестёр. То есть её должен теперь любить, как сорок тысяч сестёр... И я должен, должен отомстить за Танечку и Александра, как сорок тысяч братьев. И кто обидел? Кто посмел?.. Сутулов даже не посмел, не осмелился, а эти... осмелились, хоть негромко, но всё-таки... обидели... Сейчас у меня Тулькин об этом пожалеет, сначала пожалеет Тулькин, а потом и Лютатовский.

– А что это у тебя такое? – испуганно спросил меня Дерябин, указав на жёлтую ладонь моей правой руки. Моя рука уже стала желтеть на солнце! – Что это у тебя? – переспросил меня Дерябин, бледнея.

– «Жёлтая лихорадка»! – сказал я, вглядываясь в лица обидчиков Тулькина и Лютатовского. – «Жёлтая лихорадка» начала действовать, – громко сказал я, погрозив кулаком Тулькину и Лютатовскому. – Жёлтая... как у Сутулова... Прости, Дерябин! – сказал я решительно. – Меня зовёт долг... долг сорока тысяч братьев!.. – И, увидев слоняющегося по двору Трезора, крикнул: -Трезор, за мной!..

– Позовите к телефону вашу собаку, – сказал я в телефонную трубку, когда Тулькин по моей просьбе подошёл к телефону.

– А кто её спрашивает? – спросил меня Тулькин испуганным голосом.

– Её просит Джек из угрозыска! – сказал я грубым голосом и подмигнул Трезору и тихо прошептал: – Голос, Трезор!

«Гафф!» – сказал Трезор.

– А по какому делу? – спросил ещё испуганный Тулькин.

– По уголовному, – сказал я.

– А кто её просит?

– Я же сказал: Джек из угрозыска!

– Он ищейка?

– Он ищей.

– А по какому всё-таки делу? – спросил совсем перепуганный Тулькин.

– По делу пропажи у вашей Гальды золотой медали, полученной ею на последней собачьей выставке!.. Она должна дать некоторые показания... Голос, Трезор! – тихо прошептал я, и Трезор оглушительно залаял снова. Перепуганный Тулькин подозвал свою Гальду к телефону, и она начала так радостно давать в трубку свои показания нашему Трезору, что в комнату тут же вбежала моя мама.

Уже давно и я и Трезор были изгнаны из дома, уже замолчал Трезор, а я уже кончал ломать свою голову над тем, как отомстить моему врагу, а теперь и Таниному врагу, и Сашиному врагу, – Вадиму Лютатовскому, а тулькинская Гальда всё ещё продолжала во весь голос «давать показания», правда, не в телефонную трубку, а так просто, видно, она совсем ошалела от своего первого телефонного разговора. А Лютатовский, ну что я ему сделал плохого... У них дома есть чудесное пианино. И на этом пианино Лютатовские родители насильно учили Вадима музыке. А Лютатовский ненавидел музыку, а Дерябин её любил (но у Дерябина дома стоит очень плохое пианино). Вот я однажды и сказал Лютатовскому, я ему сказал, что:

– Не жмись! У Дерябина на днях день рождения, вот и подари своё пианино Антону.

– А как же я его перетащу к нему? – спросил меня Вадим.

– Поможем, – сказал я. – Чем можем. Грузчиков я беру на себя...