До свидания, мальчики!

Я так и не успел как следует прочитать статью. Стоять в вестибюле школы и читать о самом себе было не очень-то удобно. Но мельком я все же статью пробежал. Она называлась «Подвиг молодых патриотов». Из статьи я узнал, что всегда отличался вдумчивостью и серьезным отношением к жизни. Мне это и раньше говорили. Но одно дело — говорить, и совсем другое — когда об этом написано в газете. Меня только смущало слово «подвиг». По мнению автора статьи, наш подвиг заключался в том, что мы, как и молодые строители Комсомольска, отказывались от спокойной и удобной жизни и по зову партии и комсомола шли туда, где были нужней. По совести говоря, я ни от чего не отказывался. Просто поступить в училище мне казалось заманчивей. Но, наверное, комсомольцы первой пятилетки чувствовали то же самое. В конце концов, в редакции лучше меня знали, что такое подвиг.

— Нет, скажите, что мой папа неправ?

— Папа твой прав, а я неправ. Зря я тебя утром похвалил.

— Прошу разъяснить, — Сашка притворялся. Он прекрасно понимал, о чем я говорю.

— Хотя бы прочел билет.

— Витька, ты что-нибудь понимаешь?

— Витька как раз не понимает.

— Нет, почему? Понимаю. С билетом, правда, нехорошо получилось.

Милый Витька, наивная душа. Больше всего он боялся показаться недостаточно сообразительным. Я обнял его за плечи и прижался щекой к его потной щеке.

— Ты еще не все знаешь, — сказал я. — Послушал бы, как Сашка разыгрывал из себя скромника по дороге в школу.

— Нет, ты серьезно? — спросил Сашка.

Я и сам не знал, серьезно говорю или несерьезно. Скорей всего и серьезно и несерьезно. У меня всегда была склонность к самоанализу, и я не мог не видеть, что так же, как и Сашка, подвержен тщеславию. Среди нас только Витька не страдал тщеславием — этим изнуряющим и по природе своей бесплодным чувством.

Огромный термометр на стене горкома показывал тридцать градусов в тени. Газировщицы ведрами выливали воду под деревья.

— Пошли искупаемся? — предложил Витька.

— Каждый день купаемся, — ответил Сашка.

Я его понимал: надо было быть последним идиотом, чтобы в такой день не придумать чего-нибудь сногсшибательного. Мы бы давно придумали, если бы с нами были наши девочки. С ними мозги у нас работали лучше. Но Инка занималась, а Катя и Женя собирались идти к Инкиной маме. Зачем — они не сказали. Но мы-то знали — будут переделывать старые платья к сегодняшнему вечеру.

Перед газетными витринами остановился мужчина в белом санаторном костюме. Почему-то тех, кто приезжал в санатории, в городе называли больными. По-моему, из всех здоровых мужчина, остановившийся у газет, был самым здоровым. Чтобы читать, ему приходилось нагибаться, а его плечи закрывали газетный разворот. Он мельком просмотрел «Курортник» и отошел к «Правде».

— Мне нравятся пижоны, которых интересуют только происшествия, — сказал Сашка.

Мужчина оглянулся и снова подошел к «Курортнику».

— Напросился, — сказал Витька.

Пока мужчина читал газеты, мы усиленно курили. Потом он прошел мимо нас и, когда проходил, подмигнул Сашке.

— Наконец-то твой нос пригодился. Тебя-то он узнал, — сказал я.

— А ты знаешь, какой нос был у Спинозы?

— Пойдемте искупаемся, — сказал Витька.

Сашка задумчиво и долго смотрел на него.

— Бриться вы когда-нибудь думаете? — спросил он.

Зимой мы уже пытались побриться. Но ничего у нас не получилось. Мы сами были виноваты. Вместо того чтобы смело войти в парикмахерскую, мы долго торчали у входа. Когда Сашка наконец вошел, у нас уже пропала охота бриться. Мы остались ждать его на улице. Ждать пришлось недолго. Дверь неожиданно открылась, и на пороге появился Сашка. Сзади его легонько подталкивал в спину парикмахер Тартаковский.

— Мне и без вас хватает болячек. Принесите записку от своей мамаши, тогда мы подумаем, — говорил Тартаковский.

— К Тартаковскому пойдем? — Витька улыбнулся.

— Живешь — до всего доживешь, — сказал Сашка.

Подошел Павел Баулин.

— Привет, профессора! — Павел поздоровался с нами за руку, и мы приняли это как должное. — Не знаете, зачем Переверзев вызывает?

— Заявление подать.

— А вы подавали? — Павел почему-то подозрительно оглядел нас. — Зачем заявления? — спросил он.

— Формальность, Паша, формальность, — ответил Сашка.

— Может, обойдется? — спросил Павел. Он, кажется, думал, что от нас зависит, писать или не писать ему заявление.

— Пустяки, — сказал я. — Напишешь: прошу принять меня в училище, — и все.

— Я же не прошу. Мне предложили — я согласился. Получится опять как с техникумом. Уговаривали, пока уговорили. А когда я надумал уходить, две недели допрашивали, зачем заявление подавал. Не люблю. Вы меня подождите, я скоро.

От нечего делать мы посчитали деньги. В наличии оказалось десять рублей, и я положил их в карман. На крыльцо вышел Павел, брезгливо оглядел вымазанные чернилами пальцы.

— Хомут надели. Пошли к Попандопуло.

Ничего себе. Сашкино предложение побриться мгновенно померкло. А мы-то думали и не могли ничего придумать! Я только не был уверен, сумею ли выпить так, чтобы Павел не догадался, что пью я первый раз в жизни.

— Вот это мужской разговор, — сказал Сашка. — Сначала выпьем, потом побреемся.