До свидания, мальчики!

У воды стоял коренастый мужчина в черных трикотажных трусах с белым поясом. Он разговаривал с женщиной и смеялся. У него были очень белые зубы, резкие морщины в углах рта и черные, со смоляным блеском волосы. Он показался мне очень молодым. Моложе, чем на афишах.

— Ну его к черту! — сказал я и сел на песок.

— Одевайся. Нас ждут, — сказала Катя.

За пляжной оградой на улице Витька махал нам рукой.

— Ждите меня в павильоне. Я согреюсь, потом приду.

— Пойдем, пусть он согреется, — сказал Сашка.

Я растянулся на горячем песке и чувствовал, как из меня вместе с ознобом уходит глубинный холод. Потом я сидел и смотрел на женщину, с которой разговаривал Джон Данкер. Теперь она стояла совсем близко от меня. Я никогда раньше не видел таких красивых женщин. Наверно, просто не очень-то обращал на них внимание. Оказывается, смотреть на красивых женщин было очень интересно. Я смотрел, а она стояла лицом к морю: за первым саем плавала черная голова короля гавайской гитары.

Мне в лицо больно ударил песок.

— Это чтобы ты не смотрел.

Я повернул голову. Инка пересыпала из ладони в ладонь песок.

— Она же не купается потому, что намазана, — сказала Инка.

Потом Инка сказала, чтобы я смыл песок и оделся. Но я ответил, что смотреть не могу на воду, и стал стряхивать песок руками, и Инка мне помогала. Когда я одевался, близко от нас прошел Джон Данкер. Он шел к женщине, а смотрел на Инку и улыбался. Вблизи он не казался таким молодым. У него были мешки под глазами и желтоватые, как у стариков, белки. Инка спряталась за мою спину, но я заметил: она тоже улыбалась. Теперь мне было на это наплевать. Мы пошли. Инка положила руку мне на плечо и старалась шагать в ногу.

— Я знаю, почему ты на меня злишься, — сказала она. — Потому, что я тебя не подождала. Я нарочно не подождала. Понял, как будет плохо, когда я уеду? Понял?

На этот раз Инка ничего не знала. Но я помалкивал. Мне очень мало и очень много надо было от Инки: мне надо было постоянно чувствовать, что она меня любит. Когда я это чувствовал, я не мог злиться.

Мы вошли в павильон. Почти все столики были свободны. Только таким дуракам, как мы, могло прийти в голову есть мороженое перед обедом. Наши уже доедали свои порции. По-моему, они говорили о нас, потому что, когда мы вошли, они замолчали. Инка подсела к мраморному столику и подвинула к себе мороженое в металлической вазе на длинной и тонкой ножке.

— Сколько тут? — спросила Инка.

Сашка ответил:

— Двести грамм.

— Так мало?

— Послушай, Инка, у Витьки мягкое сердце. В этом все его несчастье. Ехать тебе или не ехать — зависит не от нас.

Инка насторожилась. Она кончиком языка слизывала с ложечки мороженое.

— А если я сама не поеду? Возьму и не поеду. Ну, что они со мной сделают? Я несознательная. Пусть они меня воспитывают. А пока я не поеду, и все.

— Что ты на меня смотришь? — спросил Сашка. Витька сидел красный и зло смотрел на Сашку. — Можешь полюбоваться, твоя работа. Инка, ты же умница. Ты умней всех девчонок, которых я знаю. Ты такая же умная, как Витька. Подумай сама, что значит: «они». Они — это же мы. Мы уедем, а тебе жить с ребятами еще два года. Они же тебе этого никогда не простят. И мы бы не простили.

— Витя, ну скажи ты! Ну чего ты молчишь? — Витька был последней Инкиной надеждой; наверное, пока не было меня и Сашки, она уговорила его, что может не ехать.

— Вообще Сашка много врет. Но тебе надо ехать. Это правда, — сказал Витька.

— Инка, ты же знаешь, ребята тебя и так не любят. Напрасно ты ищешь в Витьке союзника, — сказала Женя. Никто ее, конечно, не просил, но Женя сказала правду. Я не мог понять, за что Инку не любили в школе, потому что сам очень ее любил.

— Что я им сделала? Что я им сделала? Почему они меня не любят? — Инка кулаками терла глаза. — Почему я не имею права носить красивые платья? Ну скажите, я тряпичница? Скажите, тряпичница?

Инка очень любила новые платья, но она не была тряпичницей. Она могла в самом дорогом своем платье преспокойно смолить с нами яхту и совсем не заботилась, что будет с платьем. А потом терпеливо ждать, пока ей сошьют новое, а тем временем ходить в старом. И в старом и в новом платье Инка чувствовала себя совершенно одинаково.

Теперь, когда прошло много лет, я понимаю: дело было не в платьях. Инку не любили, потому что она не была похожа на нас. Для нее главным были собственные желания, а они не очень часто совпадали у нее с тем, что требовала от нас жизнь. Попросту говоря. Инку не любили за то, что она была такой, какой была.

— Я согласен с тем, что сказал Сашка. Я это Инке раньше говорил. А Женю я не понимаю: если Инка не может рассчитывать на любого из нас как на друга и союзника, тогда и я не могу рассчитывать, — сказал я.

— Ты же не так меня понял, — сказала Женя.

— Володька, брось из мухи слона делать, — сказал Витька.