— Вы сегодня божественны. Ваша спина может с ума свести, — говорил он.
— Только сегодня? — спросила женщина и чуть отвела в сторону голову.
— Не ловите меня на слове…
По-моему, от такого разговора нормального человека может стошнить. Меня, например, тошнило. А когда Витька по простоте душевной признался: «Правый туфель жмет, терпенья нет», мужчина оглянулся и сказал: «Безобразие!» Тогда Сашка посоветовал:
— Сними туфель. Носки, я надеюсь, у тебя чистые?
Сашка нарочно это сказал. Теперь мужчина уставился на него. Но Сашка не Витька — на Сашку он мог смотреть сколько угодно. Сашка тоже мог смотреть не мигая, и получилось так, что они молча и долго смотрели друг на друга. Первым отвернулся мужчина: наверно, шея заболела.
— Безобразие, — снова повторил он.
— Ужасно богатый запас слов, — сказал Сашка.
А я тут же добавил:
— Тоже мне логика. О голой спине говорить не безобразие, а когда человеку жмет туфель, он должен молчать.
— Это вам урок, — сказала женщина с голой спиной. — Не надо говорить пошлостей.
Вот это правильно. Весь конфликт на этом бы кончился: первыми, во всяком случае, мы никого не задевали. Но кому-то в третьем ряду пришла в голову подлая мысль:
— Надо позвать билетершу и вывести их.
Скромное желание, ничего не скажешь. Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это такой умный. Мужчина оказался самой обыкновенной внешности. Такой обыкновенной, что я ее даже не запомнил. Я только запомнил соломенную шляпу: во всем курзале он один был в шляпе. Она была ровно надвинута на уши на манер «здравствуй и прощай». Я даже рта не раскрыл, только посмотрел на него. Но и это привело его в ярость. Он встал со своего места.
— Билетерша! — громко позвал он. (Наивный человек, он думал, что так легко дозваться билетершу.)
Женя сказала:
— Я ухожу.
Витька стал ее уговаривать. Он смотрел на нас молящими глазами и уговаривал.
— В чем дело? — сказал Сашка. — Мы сидим на своих законных местах.
Кто-то сказал:
— Сами виноваты. Распустили.
— Начинается самокритика, — сказал я. — Все в порядке.
— Оставьте ребят в покое!
Я сразу узнал голос — сдавленный и тонкий. Игорь сидел в третьем ряду, ближе к проходу. Когда я оглянулся, он помахал мне рукой и сказал:
— Добрый вечер, Володя. — Зоя тоже подняла руку. Она была не такая грустная и очень красивая.
— Как Сынишка? — спросил я.
— Спасибо, Володя, сегодня лучше, — ответил Игорь.
— Через две недели обещают снять корсет. — Я не знал, хорошо или плохо, когда снимают корсет. Но Зоя улыбалась, и я понял: хорошо.
— Поздравляю, — сказал я.
На своих соседей мы больше не обращали внимания. По-моему, все дело было в том, что мы сели не на свои места. Хуже нет, когда человек садится не на свое место.
— Это тот самый Игорь? — спросила Инка. — Он же очень молодой. — Инка сидела положив ногу на ногу, локтем она упиралась в колено, а подбородком на руку. Носок ее туфли почти касался широкого зада сидящего впереди мужчины. Один раз даже коснулся, потому что мужчина повернулся и уставился на Инку.
— Простите, пожалуйста, — сказала Инка.
Мужчина улыбнулся и закивал головой. И конечно, не потому, что Инка вежливо извинилась. Смотрела она при этом совсем не вежливо. Я-то Инкины глаза хорошо изучил. Глазами Инка говорила: я могу не только туфлей задеть, но и плюнуть — вы все равно будете улыбаться. Просто Инка знала себе цену. Мужчина стал часто оглядываться, но делал вид, что смотрит не на Инку. Я взял Инкину ногу и опустил на землю. Лодыжка была теплая, я чувствовал тепло сквозь носок.
— Но мне так удобней, — сказала Инка.
— А мне нет.
Во время концерта мужчина несколько раз оглядывался. Мы не обращали на него внимания. Мы смотрели, как иллюзионист Жак показывал фокусы. Он ловил в воздухе шарик от пинг-понга, вставлял его в одно ухо, а вынимал из другого, брал в рот зажженную папиросу горящим концом и пускал дым из ушей. Показывал он много разных фокусов, но почему-то больше всего работал ушами. Мне он понравился. Он вышел на сцену и сразу предупредил: буду обманывать, а как — попробуйте догадаться. Но никто особенно не пробовал: большинство зрителей пришло на концерт послушать Джона Данкера.
Из-за боковой кулисы конферансье вынес стул. Он поставил его и вышел на авансцену. Он долго всматривался в зрителей: наверное, собирался сострить.
— Джон Данкер! — громко и торжественно выкрикнул конферансье и отступил к боковой кулисе.