До свидания, Светополь!: Повести

Здесь без этого обходились. Здесь Зинаида, отбарабанив полторы смены на своём подъёмном кране, отмахав ворох белья (не в машине — какая машина тогда! — в лохани, на стиральной доске, а воду с колонки таская, за двести метров), ребёнка выкупав, усаживалась творить изысканнейшее блюдо: фаршированные помидоры. Бог ты мой, зачем? Пожарь мяса, салата нарежь — с укропчиком, зелёным луком, петрушечной, — и лучшего ужина не придумаешь. Так нет, фарширует помидоры. А они ведь не все годятся для этого. Лишь твёрдые, да красные, да крупные, да с хвостиком на попке, отрезав и подняв которую, надо аккуратно выковырять чайной ложкой утробу, после чего заполнить опустевшее чрево свежим фаршем из говядины, свинины, шинкованного лука и чеснока, протёртого сельдерея, перца красного и черного тоже, а что касается лаврового листа, то он кладётся непосредственно в казанок вместе с подсолнечным маслом, смальцем, черносливом и специями. Пальчики оближешь! Я говорю это со знанием дела, как человек, который сподобился откушать сие чудо, но, как вы понимаете, не для меня терпеливо колдовала над ним уставшая, невыспавшаяся Зинаида. Для Гришки. «Хохла своего побаловать», —бросила с ленцой и, когда, скинув китель с уже лейтенантскими погонами, сел за стол, голодный и смеющийся, как всегда, — буднично поставила перед ним тарелку, на которой алели огненные бомбочки. Он потёр руки. «О, это мы любим…» — «Да неужели?» — и подмигнула мне, и смотрела, опустившись на стул, как уплетает он за обе щеки, а у самой то ли уже не было сил, чтобы тоже отведать, то ли желания, потому что какая еда может сравниться с наслаждением вот так сидеть и смотреть и знать: угодила.

Но это ещё не все. Я не буду говорить о подарках, которые она делала ему, всегда прозорливо угадывая самое желаемое, — угадывая, и выкраивая для этого средства, и самую вещь умея найти, как бы дефицитна ни была она, а после отдавая её без малейшей торжественности. «Купила вот. Ты хотел вроде… Это, что ли?» Он бурно радовался, чмокал её, а она: «Да ла–адно уж, — тянула. — Ладно. Скачешь, как козёл. Садись есть вон…» Тут не было кокетства; кто же, считала, позаботится, как не жена?

Но о подарках, повторяю, не будем говорить, ибо в запасе у меня есть куда более яркая подробность. Гришка учился заочно в политехническом и раз раздобыл конспект — то ли по сопромату, то ли по технологии металлов. Это была пухлая тетрадь, которую ему предстояло переписать за две, кажется, недели, но все времени не находилось; тянул, нервничал, пока однажды не обнаружил рядом со старым чужим конспектом свой новенький, от корки до корки переписанный её дисциплинированным почерком не шибко грамотного человека. Это, согласитесь, был подвиг. Ничего ведь не разумела в том, что выводит её рука, — сплошная китайская грамота…

Он обомлел. Потом, опомнившись, принялся сверять формулы — все верно. Она следила за ним с тревогой. «Может, не так чего?» — «Все так! — изумлялся он, сияя. — Все так! Ты у меня…» — «Да уж чего там! — отмахивалась она. — Времени вон сколько. Как клуша весь день…» Она была в декрете и через две недели родила Егорку. Гришка напоил весь барак, но ночевать, заметила всевидящая Салтычиха, дома не остался. Зинаиде, когда выписалась, об этом, понятно, доложили, на что она: «Да пусть пошляется, раз охота. С меня убудет, что ли?»

Узнаете? То самое… Радоваться — при открытых дверях, плакать — втихомолку. Даже когда Гришка взял моду по двое, по трое суток не появляться дома, не пилила и не следила, не допрашивала, а только: «Ну чего, кот? Нагулялся?» Он отшучивался, со смешочком заигрывал с ней — ущипнет, погладит, но она — без игры и без шуточек — сильно отталкивала его руку. «Ну!»

«Ты не женственна, Зина, — увещал он. — Слишком барак в тебя въелся. И вообще…» — «А ты поищи себе женственную, — рекомендовала она. — И воспитанную. И чтоб ума побольше. А то ведь дура необразованная — жена твоя. На людях показаться срам».

Это мучило её беспрестанно — «необразованность». Когда Егорке три исполнилось, пошла в вечернюю школу, в восьмой класс, однако и двух четвертей не вытянула. Детские хвори, работа, хозяйство, но это все не самое главное, это бы все одолела. Гришка все больше отдалялся от неё, и теперь, кажется, бесповоротно — это причина? Утеря, так сказать, центрального стимула? Не совсем так. Не совсем… «Вишь, скажет, специально в школу пошла, чтоб мужика удержать». И — бросила. Насильно, рассудила, милой не будешь; и не то что поженственней, не то что помягче, не то что покультурней старалась выказать себя, а напротив — погрубее и поразвязнее. Не назло ему, нет, а чтобы продемонстрировать — и самой себе тоже — полную свою независимость. Пусть катится на все четыре стороны… Он и укатился.