До встречи в Бомбее

Пятый королевский закрывался будущим летом. Джонс недавно вернулся в госпиталь. В начале 1918 года, все больше отчаиваясь и злясь на себя, что не может поправиться, он убедил Арнольда перевести его в учреждение другого типа: менее лояльное и комфортное, зато, как он надеялся, более эффективное. Арнольд попытался отговорить его от таких перемен, предупредив о жестокости электротерапии и опасности хирургического вмешательства, но Джонс настоял.

Весной 1918 года он уехал в переоборудованный приорат в Хертфордшире под опеку доктора Гиббона. Это был сущий ад. Когда два кошмарных года закончились, Джонс был рад до смерти. Он перенес мучительные процедуры, которые должны были снизить внутричерепное давление, бесчисленные сеансы шоковой терапии и гипноза. В завершение доктор Гиббон сказал ему, что сделал все возможное, все, что только было в его силах, и дал довольно оптимистичный прогноз. Джонсу пришла пора возвращаться в Суррей, ждать, смотреть и «проявлять терпение».

Сестра Литтон приехала за ним на санитарной машине. Она постоянно навещала его, пока он был у Гиббона, — приезжала в свои выходные, которые бывали каждые две недели, и привозила в сумке термос с какао. Через некоторое время она начала привозить ему нескончаемые объявления о без вести пропавших. Вместе они просматривали их — отчаянные мольбы родителей и жен, разыскивающих дорогих им людей. Они ждали, что в каком-нибудь из этих объявлений всплывет имя — его имя. Но объявлений были тысячи во множестве разных газет; просмотреть их все было невозможно. На этих страницах им удавалось найти только беспросветную печаль.

Джонс по предложению Арнольда продолжил бывать с сестрой Литтон в разных местах, если не восстанавливался в тот момент после сеанса. И эти прогулки стали веселее. Они вдвоем обычно садились на поезда, шедшие в сторону Лондона, в разные части страны или к побережью, надеясь, что где-нибудь им попадется вид, звук или запах, который станет той искрой, что поможет его памяти заработать. Джонс был близок к чему-то подобному в Виндзоре. Они шли вдоль реки по травянистому берегу, мимо купающихся в лучах летнего солнца ив. Джонс сосредоточенно рассматривал восьмерки гребцов, отмечая, как ловко их весла рассекают воду, и его охватило теплое чувство причастности.

— Да? — с готовностью поддержала его сестра Литтон, и на ее розовом лице под соломенной шляпкой отразилось волнение. — Может, еще что-то?

Ему бы очень хотелось, чтобы было что-то еще, причем не только ради себя, но и ради нее.

Но ничего такого не было.

И вот он снова здесь, в 5-м королевском.

Ждет.

Арнольд еще не объявлял пациентам о закрытии госпиталя. Рассказав об этом Джонсу однажды дождливым днем у себя в кабинете, он попросил его пока больше никому не говорить, чтобы не волновать зря.

— Обо всех позаботятся, — сказал Арнольд и зашевелился в скрипучем кресле, чтобы взять чашку с чаем. — У нас еще почти год до того, как это случится, и никого не вышвырнут просто на улицу. Много других госпиталей продолжит работать. А я сам уезжаю в Суонси, — он посмотрел на Джонса из-за своей чашки, — и надеюсь, что вас с собой мне брать не придется.

Джонс тоже на это надеялся.

— А что будет с медсестрами? — спросил он, думая в этот момент не о Поппи (она наконец-то отстала от него как раз перед его отъездом в 1918-м, а потом ее застукали на месте преступления с капитаном кавалерии, который, может, и забыл, как ездить на лошади, но кое-что все же помнил), а о сестре Литтон. У нее, как он теперь знал, не было родителей, а также не осталось ни брата, ни жениха. Только скромное жилье в родном Норфолке, где, по ее признанию, она и проводила в одиночестве все свои отпуска.

— Им мы тоже найдем работу, — пообещал Арнольд. — И ответственность за сестру Литтон лежит не на вас.

— Но у меня такое чувство, что на мне, — возразил Джонс.

И дело было даже не в том, сколько она для него сделала, хотя он был ей за это от души благодарен; его беспокоило, что являлось тому причиной. «Она говорила мне, что вы напоминаете ей младшего брата», — обмолвился как-то Арнольд. Джонс этого не забыл. И чем лучше он узнавал сестру Литтон, тем больнее воспринимал ее одиночество. Ему была невыносима мысль, что бедной женщине придется лишиться всего, что у нее есть, покинуть место, которое стало ей домом, и начать все заново где-то еще. Эмма Литтон со своим какао, добрым сердцем, попытками с самого начала помочь бедняге Эрнесту и периодическими отпусками в моменты, когда ей было уже невмоготу справляться со скорбью из-за того, что смерть уносила еще чью-то жизнь, явно заслуживала лучшей доли.