До встречи в раю

И тут Юрка стал потихоньку «врубаться».

— А ну вылазь оттуда!

— Не вылезу!

— Ну как хочешь. У меня тут гвоздики и молоточек есть… Крышечку приколотим, и сиди себе там на здоровье.

Юрка решительно вылез из гроба, сделал вид, что ищет молоток. Нервы у соседа не выдержали. Он с грохотом сбросил вниз крышку, осторожно слез со штабеля из гробов. Перед Юрой предстал известный поджигатель по кличке Пиросмани. Лицо его закоптилось до неузнаваемости. После грандиозного поджога он, как и водится среди пироманьяков, испытывал сложное чувство восторга и одновременно раскаяния. Впрочем, второе было достаточно напускным.

— Я виноват! — воскликнул Пиросмани и ударил себя по щеке. Потом он принял позу наказанного ребенка и выдавил: — Мне не хотелось это делать, но я не смог удержаться.

Юра убрал доску, открыл дверь, крепко ухватил больного за ухо, вывел во двор. В предутренних сумерках дом казался внезапно умершим гигантом.

— Во время пожара погибла Маша. Она сгорела… — дрожащим от ярости голосом заговорил Юра. — Если бы ты не числился официально придурком, я тебя тут же убил бы вот этим ножом.

Он вытащил свое оружие и помахал им перед носом оторопевшего Пиросмани. Поджигатель вырвался, отскочил на несколько шагов, закричал с такой силой, что проснулись, взлетели и шумно загалдели вороны, которые успели облюбовать себе клинику.

— Это все Автандил, Автандил! Он мне бензин принес, сказал: зажги, ведь это будет так здорово! Я не виноват…

И эхо, которое, как и вороны, тоже поселилось в здании, ответило: «Виноват… виноват…» Заслышав отзвуки своего голоса, Пиросмани ощерился гримасой и бросился наутек. Несколько раз он оглядывался, боясь, что Юра бросится его догонять…

* * *

Костя сновал по стадиону, перескакивая от одного клиента к другому. Похож он был одновременно на воробья и на доктора Айболита, которого нелегкая занесла к больным мартышкам. Если б Синицын очутился в безлюдной Антарктиде, то и там нашел бы себе занятие: к примеру, лечил пингвинов… Костя осматривал несчастных безумцев, записывая в блокнот фамилии и все их болячки. За этим занятием его и застал Юра. Они поздоровались как давние друзья и коллеги. Юра поведал свою печаль и встретил такое искреннее сочувствие, какое редко встречал в жизни.

— Держись, мой друг, и рассчитывай всегда на меня. Мы с тобой в этой жизни одинаково несчастны. Нам остается одно: делать что-то для тех, кто еще более несчастен, чем мы… Не пропадай только, пожалуйста. Я тебя поселю в санчасти. А вечером приходи, мне надо с тобой поговорить… Ладно?

Юрка горестно кивнул.

Тут он увидел Цуладзе, потащил его в сторону.

— Зачем вы подбивали Пиросмани поджечь больницу?

Автандил расхохотался:

— Я? Какая чепуха!

— Но вы же сами передали ему канистру с бензином!

— Я? — продолжал удивляться Цуладзе. — Ну, это уже слишком. Я подам на него в суд за клевету…

— Вы, Цуладзе, не просто идиот, — тихо сказал Юра. — Вы подонок. Из-за вас погибла Маша. И я вам это никогда не прощу.

Цуладзе принял надменный вид и громко, чтобы все слышали, произнес:

— Господин санитар! Да будет вам известно, что, пока вы отсутствовали без уважительных причин, стоял вопрос о снятии вас с должности. И мне, как директору, еле удалось уговорить трудовой коллектив ограничиться служебным несоответствием, что я вам сейчас и объявляю!

Юра изумленно покачал головой.

— Ах, ты уже и директор! Аделаиды Оскаровны на тебя нет… Получил бы сейчас апоморфину в одно место…

— Нет-нет, он правда директор, — зашелестели больные.

Юра глубоко вздохнул, посмотрел на окруживших его пациентов, которые, подрагивая от возбуждения, ждали некоего слова.

— Балбесы вы, балбесы… Нашли кому верить. Это же он заставил Пиросмани поджечь ваш дом. А теперь по его милости вы живете под открытым небом…

* * *

А в это время Лаврентьев в штабе Нацфронта выяснял отношения с Кара-Огаем. Сидели они в просторной комнате — бывшем кабинете первого секретаря горкома, курили и спорили. Хуже горькой редьки надоели Евгению Ивановичу городские дела. А вместо благодарности какие-то немытые личности с оружием демонстрируют власть и порядок, останавливают и проверяют полковые машины. Особенно полюбилось досматривать женщин-прапорщиц.

— И что прикажешь мне: терпи, командир, дальше? — сурово вопрошал Лаврентьев. — Объясняю популярно: больше терпеть не буду… Второй вопрос. Ты, Кара-Огай, Лидер движения, массы в транс от тебя приходят, но, между нами говоря, толку от тебя никакого. Ты скажи: есть хоть один более или менее нормальный человек, который бы занимался городскими проблемами? Почему вода с перебоями поступает? Кто мусор будет убирать? Я, что ли? Или ты думаешь, что все само собой получится, как с тем прыщом, который сам рассасывается?

— Бывший председатель исполкома — враг народа. Поэтому его убили, — напомнил Кара-Огай. — А нового еще не выбрали.

— С этим врагом хоть какой-то порядок был… В общем, Кара-Огай, тебе три дня сроку, чтобы всех психов расселил где хочешь. Беженцев я тогда приютил, теперь все — терпение кончилось, больше на моей шее ездить не будешь.