До второго потопа

Бледный от бешенства Тиль вызвал дежурного.

– В подвал его. Применить крайние меры дознания. Но не доводить до смерти. Головой отвечаете.

Гриц и Сашко играли в карты при свете тусклой лампочки. На бетонном полу подвала поблескивали лужицы воды, видно, его только что мыли. Увидев Виктора, они заулыбались.

– Вот и наш воспитанник пришел – ласково сказал Сашко – смотри, какой красивый. Только ручки у него не в порядке. Одна на другую не похожа.

– И вправду, не похожа. Под трамвай, что ли попал – сказал Гриц, и оба захихикали. – А что велел господин офицер?

– Пытать до предела, но не убивать – сказал дежурный.

– Это хорошо. Хоть поработаем от души. Значит так, воспитанник: нам нужны только фамилии, клички и адреса. Мы тебя будем пытать, а ты нам будешь их называть. Если думаешь, что не будешь – то ошибаешься. Ну, давай Гриц, сначала уравняем ему ручки.

Виктора снова поставили на колени перед скамьей, Сашко схватил его левую руку и крепко прижал к поверхности скамьи. Гриц снял со стены топор на длинной ручке, поднес его к лицу Уварова.

– Ну, как, будем говорить?

Уваров не отвечал, только закрыл глаза.

Гриц сильно размахнувшись топором, отсек кисть.

Боль прожгла Виктора. Он конвульсивно дернулся, но нашел в себе силы поднять голову. Взглянул на лежащую на полу, окровавленную кисть и смог думать только одно: «Господи Боже, помоги!» Каким-то чудом он не терял сознания.

Гриц перетянул культю проволокой.

– Так, москалик – сказал Сашко – пора тебе начать рассказывать свою историю. Если ты не согласен, тогда будем отрубать тебе ноги.

Уваров молчал, он находился на грани потери сознания.

Его положили на широкую скамью. Правую ногу привязали к скамье проволокой, левую со скамьи сбросили.

– Ну, что Гриц, с одного раза отрубишь? – спросил Сашко.

– Вот тоже мне диво. Чего тут особенного? Конечно, отрублю. Только скушно мне. Совсем москалик с нами не говорит. Что мы, мясники, чтоб свинью без разговоров колоть?

– Ты, припомни, Гриц, сколько мы москалей порезали. Разве ж были среди них разговорчивые? Нет, Гриц, они нас не любят. Не любят, не разговаривают. Да что его просить, рубай.

Гриц отошел на два шага от скамьи, затем стремительно шагнул, размахнулся и с криком «га» рубанул по ноге у лодыжки. Кость оказалась крепкой и поддалась только наполовину.

– Эге, хлопче, да ты не казак совсем. Давай, доделывай. – хмыкнул Сашко.

Гриц смущенно глянул на него и снова с гаканьем ударил. На сей раз ступня отделилась.

Уваров находился без сознания, но его привели в себя нашатырем.

– Сегодня сеанс без перерывов, москалик. Видишь, левой ножки у тебя уже нет. Беремся за правую. Как, будешь говорить?

Виктор не отвечал.

Когда его приволокли в камеру без ступней и кистей, Лешка почувствовал холодный ужас. Лицо Уварова посинело, тело содрогалось от мелких конвульсий. Но он мог говорить.

– Леша, воды.

Алексей зачерпнул из ведра железной кружкой воды и дал напиться.

– Напившись, Уваров провалился в черную яму, а когда пришел в себя, заговорил:

– Леша, ты все видишь, все понимаешь. Завтра они будут жечь меня каленым железом. Сегодня не стали, потому что я теряю сознание. Надо, сделать так, чтобы я не дожил до утра. Ты понимаешь меня?

– Нет, нет, я не смогу, мне страшно.

– Леша все просто. Когда я потеряю сознание, ты свернешь комом свою рубашку, положишь мне на лицо и прижмешь. Я сразу перестану дышать.

Алексей забился в угол нар и отчаянно мотал головой. Он дрожал от страха и плакал.

– Я не смогу, ни за что, как же так…

– Леша, они убили твоего отца, наверное, и мать с сестренкой тоже. Они мучают меня, хотят узнать военную тайну. Ты комсомолец, советский человек. Ты должен это сделать. Это совсем просто. Я тут же перестану дышать. Утром скажешь, что я ночью сам умер.

Он долго еще говорил с Алексеем, расходуя последние силы. Наконец парень согласился.

– Сейчас я буду читать молитву, а потом потеряю сознание. И ты сдаешь это, договорились?

А выйдешь на свободу, свечку в церкви за раба божьего Виктора поставь, хорошо?

Алексей молча кивнул. Уваров вытянулся на топчане, скрестил обрубленные руки на груди и начал тихим, наполненным болью голосом:

– Помилуй меня, Господи, по велицей милости твоей и по множеству щедрот Твоих очисти прегрешения мои…

Голос его затихал, сознание сгущалось в темное облачко, и он почувствовал на своем лице прикосновение теплой ткани…

* * *

Утром Тилю доложили, что ночью арестованный скончался.

– Скончался – подумал Тиль – перестарались упыри. Не в первый раз. Расстрелять бы их, да где таких взять? Надо бы допросить мальчишку, который был с ним в камере, но что это даст?

Раздался стук в дверь. Дежурный принес армейскую почту. На имя Вильгельма Тиля поступило письмо от военного коменданта города Лейпцига. Комендант сообщал, что его жена и сын погибли во время бомбардировки города американскими и английскими самолетами. Они погребены на городском кладбище, могила номер 5904. Его квартира опечатана и взята на охрану властями города. С искренним соболезнованием, полковник Шмолле. Хайль Гитлер.