Добердо

Это обидно и унизительно. Первый раз в жизни я стою против своего учителя и говорю ему прямо в лицо: «Дорогой учитель, ты этого не понял». Потеря авторитета неприятна каждому учителю, и Арнольд тоже не является исключением. Он обозвал меня восторженным теленком, который не видит дальше своего носа. Не понимаю, почему он пришел в такую ярость, и объясняю это только тем, что Арнольд злоупотребляет вином. Он вконец извел свои нервы.

Но что же я сказал такого, что было бы так возмутительно и глупо? Я только хотел поделиться впечатлениями об этой героической атаке, рассказать, какие чувства она вызвала во мне. Я пытался доказать, что война еще не изжила себя, что в сегодняшнем бою были темперамент, ярость и цель, что атаку вело настоящее возбуждение и поэтому так красива победа. Арнольд смотрел на меня с отвращением.

— Ты это серьезно? — спросил он тихо.

— Да, совершенно серьезно, Арнольд. Я счастлив, что мог принять участие в этой атаке.

— Любопытно, — сказал он и, взяв со стола давно прочитанную газету, начал просматривать ее.

Я достаточно хорошо знаю Арнольда, поэтому не обрываю разговора, а, слегка повысив голос, продолжаю:

— Да, Арнольд, эта атака меня многому научила и в первую очередь показала, что мы с тобой в последнее время шли по неверному пути. Что случилось? Я, Тибор Матраи, молодой человек двадцати трех лет, офицер венгерской гонведской армии…

— Господин лейтенант…

— Да, лейтенант, фронтовик с самого начала войны, позволил себе в последнее время поддаться такому настроению, высказывать такие мысли, которые…

— По крайней мере, неприличны для офицера гонведской армии, — закончил мою фразу Арнольд.

— Если хочешь, пожалуй, можно формулировать и так, но прибавь еще, что эти мысли деморализуют и ни к чему хорошему не приведут.

— А чего хорошего ты ждешь?

— Победы, — ответил я вызывающе. — Победы.

— Чего же ты ждешь от победы?

— Арнольд, я не хочу продолжать наш разговор в таком тоне. Выслушай меня до конца, — сказал я спокойно. Арнольд снова уткнулся в газету. — Что хорошего в том, что я отдаюсь всеуничтожающему пессимизму? Верно, мои нервы истрепались, признаюсь, что в последнее время я сомневался в целях и путях войны. Сомневался в том, выдержит ли дальше солдат. Мы, офицеры, не в счет. Генеральный штаб и министры — тоже. Они выдержат, если выдержит солдат. Именно ты, Арнольд, пробудил во мне интерес к солдатам. Признаюсь, меня терзали тысячи сомнений, но сегодня я воспринимаю их совершенно иначе, да и многое воспринимаю иначе, чем неделю тому назад. Солдат умеет и может воевать, если его поведут, направят и если он осознает — за что.

Арнольд расхохотался. Он смеялся долго, до удушья, пока не уронил газету, и так закончилась наша беседа. Позже я пожалел, что затронул этот вопрос. Арнольд не верит, что мой сегодняшний взгляд на войну — взгляд окончательно установившийся, он считает это не чем иным, как рецидивом школьных настроений. Может быть, он прав, не знаю и не хочу анализировать. Я обрел наконец то, чего мне так не хватало, — спокойствие, без которого все вокруг превратилось в громадный знак вопроса. Сегодня я смотрю на все уверенно и никому не позволю вывести себя из равновесия.

Пробую заговорить на эту тему с Бачо. Он удивленно смотрит на меня.

— Да ведь это уже политика, дружище, а в политике я полный профан, — говорит он, улыбаясь.

Нет, такой тоже не может быть точка зрения интеллигентного человека. Я давно отказался от широко распространенного казенного взгляда, будто офицеры не должны заниматься политикой. Тут нам должен диктовать неписаный устав.

Я хочу верить в будущее, хочу, чтобы война не выросла во мне в потрясающее — «за что?». Долой знаки вопросов, да здравствует восклицательные знаки!

Мой отряд порядком уменьшился, а дела тут очень много. Целый день прошел с тех пор, как итальянцы погрузились в молчание. Вначале еще пробовали пристреливаться, но гранаты, посылаемые на Клару, попадали только к резервам. Вчера заговорила итальянская тяжелая артиллерия. Несколько недолетов. Но хотя Клара и дрожит, до нас долетают только звуки и щебень.

Отсюда, с вершины, далеко видно. В солнечном море чернеют перелески, блестит река и иногда, как мираж, виднеются колокольни далекого городка. Это долина Ишонзо, куда мы так стремимся, где, как нам кажется, мы в открытом бою уничтожили бы неприятеля. Мы уверены, что, если бы могли отсюда спуститься на равнину, там все пошло бы как по маслу.

Сегодня целый день обставляем и переделываем позиции. Все направленное к северу мы теперь переносим на южную сторону. Сегодня я осмотрел латрину,[24] которую итальянцы спустили на наших. Это мастерски сделанное сооружение, как балкон, висит над террасой. Надпись: «Латрина № 7». У итальянцев тут господствовал порядок, как в крепости.