Добердо

Дверь открылась, и вошел Эгри — без ремня, без обмоток, в расстегнутом френче, в расшнурованных ботинках, которые на каждом шагу спадают с ног. Лицо серое, распухшее. Увидев меня, он отвел свои черные мальчишески упрямые глаза и уставился в землю. Опустил нижнюю губу, что делало его еще больше похожим на упрямого мальчика.

— Ну, в чем дело, Эгри? Что случилось? — спросил я. Эгри молчит. Он стоит передо мной с беспомощно повисшими руками, с опущенной головой.

— Ну?! Вы слышите меня, Эгри?

Ефрейтор поднимает голову и смотрит на меня. Это не бессмысленное, ничего не говорящее лицо солдата, слепо ожидающего приказаний, — нет, это лицо обиженного, измученного человека, готового к защите и нападению.

— Идите, господин лейтенант… по своим делам. Здесь уже все в порядке, — тихо говорит Эгри.

— Значит, вы сбежали?

Эгри не отвечает, только смотрит на меня горящими глазами. Его лицо налилось кровью.

— Значит, вы… — Ищу, чем бы обидеть его. — Значит, вы, Пал Эгри, струсили?

Одну секунду мне кажется, что Эгри бросится на меня. И вдруг парень закрывает лицо руками, и я вижу, как дергаются его плечи.

Подскакиваю к нему и отрываю руки от глаз. По щекам катятся слезы, размазывая грязь.

— Пал, не будьте дураком, говорите толком, что случилось. Может быть, еще можно поправить дело.

— Нет, господин лейтенант, — плача, ответил Эгри. — В Нови-Ваше составили протокол. Замучили, руки и ноги изломали, били по животу.

— Покажите.

Эгри подымает френч. На спине и на животе вижу длинные вздувшиеся кровоподтеки. — Почему били?

— Потому что не сознавался.

— А что вы говорили сначала?

Эгри перестает плакать, смотрит на меня недоверчиво и пытливо.

— Когда «сначала», господин лейтенант? — делая вид, что не понимает, спрашивает он.

— Когда поймали.

— Сказал, что отстал от остальных, что…

— Что были на работе?

— Да, но видите ли…

— Как же вы забыли, что вас, Ремете и Чордаша наш отряд послал ночью с Хусаром — с капралом Хусаром, понимаете? — в Брестовице за инструментами?

— За инструментами? — удивленно спросил Эгри.

— Да.

— Нет, господин лейтенант, это уже не поможет. Жандармы составили протокол, и мы признали свою вину.

— Глупости, возьмите себя в руки. И расскажите мне откровенно, почему сбежали. Откровенно, понимаете?

Эгри испуганно, подозрительно смотрел на меня. Что это, ловушка? Я понял его мысли. В смущении вынул портсигар, закурил. Глаза Эгри устремились на сигареты.

— Хотите сигарету?

Эгри глотнул, но ничего не сказал.

— Ну, не будьте дураком, Пал, берите. Можете брать три, четыре. Ну, берите же.

Рука Эгри неуверенно подымается, большие черные пальцы, туго сгибаясь, с трудом берут сигарету.

— Что это такое? — спросил я.

Эгри молчит. Схватив его за руку, показываю на пальцы:

— Что это?

— Избили. — На его глаза снова навертываются слезы. Закурил, дышит тяжело, нос и глаза красные.

— Расскажите все откровенно, — повторил я.

— Эх, да что говорить, господин лейтенант. Я уже все сказал на допросе.

— Что вы там сказали?

Эгри снова недоверчиво посмотрел на меня, потом, видимо, вспомнил, что и так много сказал и говорить откровенно уже не опасно.

— Сказал, что нахожусь в бегах.

— В этом сознались после того, как вас избили?

— Да.

— Ну?

— Больше ничего не говорил.

— Ну, а теперь скажите мне, Эгри, почему вы сбежали?

— Выспаться хотелось, господин лейтенант. Здесь, по крайней мере, поспали как следует.

— Только из-за этого?

— Не мог там спать, господин лейтенант. Двое суток не спал ни одной минуты. Все ждешь, прислушиваешься, всего трясет, господин лейтенант. Если надо умереть, то лучше сразу, невозможно ждать, ждать…

Я посмотрел на коротко остриженную голову парня. Среди темных волос выделялись седые виски.

— Из-за бурения не спали?

— Да, господин лейтенант. Я видел, как взрываются позиции, в одном месте был за окопами, когда наши их взорвали.

К двери кто-то подошел, но не открыл ее.

— А все из-за вашей лени, Эгри, — сказал я сурово. — Где вы, черт возьми, пропадали три дня? Что я теперь буду с вами здесь делать? Капрал Хусар два дня ждал вас в Брестовице.

Эгри выхватил изо рта сигарету и, не потушив, сунул в карман. Дверь открылась. Вошел жандармский капитан в сопровождении дежурного обер-лейтенанта. Этого светлоусого капитана я видел сегодня на утреннем заседании. При виде меня его свирепое, хищное лицо прояснилось, на губах появилась улыбка.

— Ах, это ты? Что случилось? Это твой подчиненный?

— Не совсем. Он из первой роты нашего батальона, но в последнее время с двумя своими товарищами находился в моем распоряжении. Лентяи, бездельники, дождались того, что их схватили за шиворот.

Капитан повернулся к обер-лейтенанту.

— По данным, они дезертиры, — сообщил обер-лейтенант.

— Простите, здесь явное недоразумение. Этого не может быть, — возразил я.

Часовой уводит Эгри, он лениво, вразвалку идет перед вооруженным солдатом. Мы входим в канцелярию.

— Господин капитан, — говорю я сухо, — я вынужден буду подать жалобу. Твои люди задержали этих несчастных оболтусов, которые заблудились в ходах сообщения, и побоями вынудили их к признаниям, не соответствующим действительности.

— Как так побоями?