Добердо

— Спасибо за преданную службу, лейтенант. Очень рад, что среди офицеров десятого батальона имеются такие герои. Необходимо быстро и энергично выяснить положение, — обращается эрцгерцог к дивизионному генералу, который отечески положил руку мне на плечо.

— Подробности обсудите в дивизии.

Шпоры мягко звенят, белые двери широко распахнулись.

— Ну, едем, сынок, в дивизию, там обсудим все подробности.

И генерал сажает меня в автомобиль рядом с собой. Мчимся из Заграи в Констаньевице. Шофер бешено гудит, встречные шарахаются в стороны.

В штабе дивизии нас ждут смущенный и нетерпеливый полковник Коша и бледный, испуганный капитан Беренд. Холодный кивок командира дивизии ясно дает им понять, что «они во всем виноваты».

По дороге уже пылит автомобиль бригадного. Перед вестибюлем мелькнула импозантная фигура кавалерийского генерала, краснеет лампас генеральских брюк и громко звучит привыкший к командованию голос:

— Прости, дорогой генерал, что опоздал на совещание. Сорок пять километров пролетел с бешеной скоростью. В чем дело, господа? Почему такая спешка, этот галоп-темпо?

Остальное уже слышится за дверьми, за которыми скрылись оба генерала и полковник Коша. Через пять минут полковник выскакивает красный как рак и со злыми, сверкающими глазами спрашивает капитана Беренда, получил ли он неделю тому назад от батальона донесение об опасности, грозящей эрцгерцогу.

— Такого донесения не было, — заикается Беренд и исчезает с полковником за дверью.

Я стою у окна и прислушиваюсь к шуму в соседней комнате. Там, за дверью, идет великая головомойка. Командир дивизии отчитывает господ полковников, майоров и капитанов. При этом, конечно, не может присутствовать лейтенант. Низший чин не должен слышать, как распекают высших. Это противоречит духу армии.

В штабе все приходит в лихорадочное движение. Люди мечутся, звонят телефоны, трещат мотоциклетки, в которые на ходу вскакивают вестовые.

И вдруг я понял, что больше никому не нужен, что я свободен. Прошел к воротам и увидел Хусара. Подозвал его. Хусар вытянулся в струнку. Он все видел и все знает. У него уже человек десять спрашивало, кто я и за что удостоен такой великой чести.

— Что такое, Хусар? Не понимаю, что вы сказали.

— Они все трое на гауптвахте, господин лейтенант.

— Кто они? Говорите яснее, Хусар.

— Когда мы с жандармом, господин лейтенант, привели на главную гауптвахту этого проклятого пьяницу и бабника Богдановича, я увидел ефрейтора Эгри, старика Ремете и Чордаша, который проводил наблюдения в третьем взводе. Изволите помнить?

— Что же они делают на гауптвахте? — спрашиваю я, ничего не понимая.

— Арестованы, господин лейтенант, — Хусар понижает голос, — как дезертиры.

— Вот как! А где их поймали?

— Эх, господин лейтенант, они даже до Нови-Ваша не дошли, а прятались во второй линии окопов на Добердо. Там и схватили их жандармы, — говорит Хусар с непередаваемым презрением по адресу Эгри и его бестолковых товарищей.

…Пал Эгри и его товарищи: Ремете, услыхавший звуки бурения… Чордаш, соорудивший из итальянской сабли и котелка сейсмограф… Пал Эгри, бросившийся за лейтенантом Бачо, когда началась та знаменитая атака…

— Где помещается гауптвахта? — спросил я Хусара.

— Здесь, за углом, господин лейтенант, барак с квадратным двором.

Я зашел туда, Хусар еле поспевал за мной.

Пал Эгри и его товарищи — дезертиры. Пойманные жандармами, они предстанут перед полевым судом. Два офицера, священник, три солдата, пачка патронов — суд скорый и правый. Пал Эгри, не боявшийся штыков, не обращавший внимания на пули дум-дум, когда нужно было принести из-за проволоки раненого итальянца. Пал Эгри… Может быть, это он стрелял в Новака. Пал Эгри не сделался самострелом, а стал самоубийцей, потому что не захотел взлететь на воздух. Он просто дал тягу, и за это… Я тоже бежал оттуда, а свою часть отправил в резерв. Я имею на это право, а Пал Эгри — дезертир…

Дежурный по гауптвахте обер-лейтенант поднялся, пожал руку:

— Что прикажешь, коллега?

— Здесь у тебя содержатся три моих солдата.

— Твои солдаты?

— Да, Эгри Пал, Ремете и Чордаш Петер. Кажется, Петер, но я не совсем уверен в этом.

— Так что тебе угодно?

— Я хотел бы поговорить со своим ефрейтором. Он очень порядочный малый, но вместе с тем страшный лентяй. Хочу обругать этого лодыря, черт бы его побрал.

— Эгри? Но ведь он дезертир! Его поймал на седьмой линии жандармский капрал Михольский. Он и его товарищи уже второй день в бегах.

— Не может быть, это недоразумение. Будь добр, разреши мне поговорить с ефрейтором.

Минута колебания. Это против правил, но бог его знает, кто такой лейтенант, которого дивизионный генерал так запросто берет под руку.

— Пожалуйста.

Обер-лейтенант ввел меня в маленькую пустую комнату. На окнах решетки. Наверное — карцер.

— Сейчас прикажу привести его сюда, только прошу тебя, недолго.

— Три минуты. Хочу только убедиться…

…Я сказал, что это недоразумение. А если они во всем сознались и жандармский капрал составил протокол?