Добрая фея короля Карла

– Ему все едино, – поддакнула другая, – он выслуживается перед старшими. Он и свинью готов в костер бросить, если при ней скажут, что бедность – это зло, а не добро, а она согласно хрюкнет в ответ. Еретичка… Откуда ей взяться в Париже? Пусть ищут в Лангедоке.

– А женщина та, говорят, красивая. Да беда ее в том, что молиться призывала не только в церкви, а где угодно, даже в стойле.

– Дурак этот Содон: зачем сжигать такое добро, если от него можно пользу поиметь? Постель-то его, поди, холодная.

И кумушки хохотали, хватаясь за бока.

* * *

Париж ждал зрелища. Предшествовала событию следующая сцена, произошедшая в одном из залов нового дворца, где собрался к тому времени весь двор. Вошел легат, предстал перед королевой и во всеуслышание заявил:

– Государыня, я утверждаю, что графиня де Монгарден нанесла мне обиду, обозвав лжецом и вероломным существом, когда я собирался приступить к допросу некой особы, уличенной в еретических высказываниях. Глубоко оскорбленный, а также возмущенный вмешательством светского лица в дела святого трибунала, я требую поединка, в ходе которого будет доказана правота либо оной графини, утверждающей, что ересь в данном случае не имеет места, либо моя. Как лицо духовное, я выставляю за себя бойца. Если не найдется никого, готового биться с ним насмерть, то это будет означать, что Бог отвернулся от упомянутой еретички, и она поступает в полное мое распоряжение без права вмешательства в дальнейшее светских властей. Кроме того, графиня де Монгарден должна будет публично принести свои извинения за нанесенные мне, а в моем лице и самой святой Церкви, оскорбления.

И Содон, согласно обычаю, бросил перчатку в знак вызова. Анна шагнула было вперед, но Гастон отстранил ее рукой, поднял перчатку и взамен положил свою, которую Тюдель, как и полагалось в таких случаях, поднял.

– Я принимаю твой вызов, монах, – объявил Гастон, – и готов выступить с оружием в руках за правое дело, которое защищает графиня Анна де Монгарден. Я согласен на любые условия поединка; конным ли, пешим, на копьях, мечах или секирах я готов защитить честь и доброе имя вышеупомянутой дамы. В том даю мое рыцарское слово ее величеству королеве Франции, от которой мы будем ждать согласия на бой.

Жанна торцом скипетра ударила о подлокотник трона:

– Королева дает согласие на встречу! И да укажет Бог на виновного, коему надлежит умереть. Что касается условий, то их объявит маршал королевского войска, сир Рено де Брезе.

Рено вышел вперед и громко произнес:

– Поединок состоится через три дня, ближе к полудню, на улице Святого Антуана, меж старыми воротами и домом аббата Тирона. Оружие: копье, меч. Помимо этого, рыцарь Ги де Тюдель будет вооружен секирой; рыцарь Гастон де Ла Ривьер – булавой. Это всё. И да воздаст Отец Небесный неправому за оговор!

* * *

Тюдель жил на улице Мортельри, напротив особняка аббата Барбо. В назначенный день он выехал из дома уже вооруженный, в доспехах, с поднятым забралом[68]. Перед ним несли щит, меч и секиру. В доказательство своей правоты он держал в руке распятие и хоругвь с изображением Христа и Девы Марии. Примерно в это же время у перекрестка с улицей Сен-Поль в сопровождении пажей и оруженосцев показался Гастон; те же хоругви с Господом и святыми, то же вооружение, но вместо секиры булава.

Ристалище было огорожено деревянным барьером, тянувшимся в длину с запада на восток от полуразрушенной башни древних ворот Бодуайе до стен тюрьмы и от последнего дома на улице Бар до углового дома улицы Жоффруа Ланье. С севера на юг барьер перегораживал в обоих концах улицу Сент-Антуан. Около полудня сюда валом повалил народ, жадный до всякого рода зрелищ, особенно до таких редких. Для них, простых горожан, поставили скамьи, которые годились лишь на то, чтобы на них стоять, опершись на стены домов. Ниже, у барьера в пять футов высотой, тянулся первый ряд зрителей. Холод не слишком донимал, и все же люди одевались словно лютовал январь: не одну минуту и не пять предстояло дожидаться боя. Разумеется, мест для всех не хватало, и люди глядели из окон, с балконов, крыш, гроздьями висели на деревьях.

До прибытия обоих рыцарей герольд подъехал верхом к воротам ристалища напротив госпиталя Сен-Жерве и громко объявил, после того как смолкли трубачи:

– Теперь слушайте все, сеньоры, рыцари и жители города Парижа, что повелевает наш государь, а в его отсутствие – супруга его, королева Франции. Пусть каждый будет без оружия и без брони, какою бы она ни была, исключая стражу и иных, коим сие положено. Государыня наша запрещает любому восседать на лошади из опасения потерять ее; те же, кто введет на поле бойцов, у ворот должны сойти с коней и немедля отослать их. Запрещается, кроме того, кому бы то ни было говорить, кричать, подавать знаки, кашлять и тому подобное; все это – под страхом лишиться жизни и имущества.

Первым, как и надлежало по правилам, явился Тюдель; за ним Гастон. Тот, кто не являлся, считался побежденным. У ворот Тюдель обратился к маршалу ристалища Жану де Вьенну: