Добрая фея короля Карла

Но Гастон не желал такой легкой победы. Он направился к лошадям, которых держали в поводу судебные стражники, взял секиру и булаву и вернулся на место. Тюдель все махал, уже устав, ревя от злости. Ему никак не удавалось избавиться от шлема, сколько бы он ни тряс головой и ни пытался помочь себе плечами. Гастон решил прийти ему на выручку и широко взмахнул мечом. Клинки скрестились. И столь велика была сила удара отдохнувшего бойца, что меч вылетел из ослабевшей руки Тюделя и шлепнулся на землю шагах в десяти от него. На мгновение Тюдель опешил, потом свободной рукой быстро сорвал с себя шлем, у которого давно уже лопнули ремешки. То, что он увидел, привело его в смятение. Напротив него, всего в трех шагах стоял с мечом в руке его противник. У его ног лежали секира и булава.

Тюдель тяжело дышал. Он не понимал. Враг имел полное право прикончить его, хотя и безоружного, правила судебного поединка допускали это. Вместо этого Гастон отбросил меч и взял в руки булаву. Он желал биться на равных. В тот же миг секира полетела под ноги Тюделю. Тот, возблагодарив небо за то, что оно столь милостиво к нему, схватив оружие, бросился на противника. Но он устал: удары были редкими и слабыми, часто впустую рубили воздух. И он чувствовал, что бой идет к развязке: булава, как заговоренная, раз за разом била его своими шестью перьями, превращая доспехи в бесформенную груду железа. Вот слетели наручи с правой руки – искореженные, все в дырах, следом почти свалились наплечники – один, за ним другой. И вновь летят перья, на этот раз цель у них – голова. Отбить секирой Тюдель не смог, рука уже почти не двигалась; зато крепкой оставалась еще та, что держала щит. В него и ударила булава… и застряла в дереве, прорубив защитный слой из кожи и пластины из оленьих рогов. Бог давал избраннику Содона шанс, другого такого может и не быть! И он, в отчаянии взмахнув секирой, обрушил ее на врага. Но лезвие угодило в щит и попало в трещину. Тюдель рванул. Лезвие не поддавалось, глубоко засев в древесине. Он дернул еще раз… но снова безуспешно. И в это время на руку ему обрушилась булава! Перья, разбив кольца кольчуги, врезались в кость. Тюдель закричал, выронил секиру и бросился бежать. Гастон догнал его. Тюдель обернулся. Булава ударила его в плечо, потом еще и еще… Изуродованный наплечник свалился. Щит не помог: мощный удар наотмашь – и он слетел с руки. А булава продолжала свою работу, разрывая на куски плоть, кроша кости, брызгая кровью. И снова она в воздухе, вот-вот ударит в голову. Инстинктивно Тюдель защитился правой рукой… и ее тотчас не стало: с локтя свисала кровоточащая плоть, болтались синие жилы, белела разрубленная кость… Завопив от ужаса, Тюдель упал. Но он был еще жив, и правилами не запрещалось победившему рыцарю подойти и прикончить поверженного врага. А тот все кричал, видя, что ему оставили жизнь, но зная, что через мгновение она отлетит, притом самым чудовищным образом: его разорвут зрители. Он побежден, стало быть, небеса отвернулись от него. И правила допускали то, что следовало за поражением: люди бросались на ристалище и добивали того, кого Бог оставил своей милостью.

Бой был закончен, а раз так, то призывы герольда перед поединком теряли силу; зная об этом, горожане дружно взревели:

– Бог сделал выбор! Правда на стороне красного щита с полосой[75]! Монах ошибся! Отпустить женщину, Бог за нее! Бог сказал свое слово!

Гастон, как был с булавой в руке, опустив голову, медленно побрел к трибунам, чтобы преклонить колено у королевской ложи. И тут вдруг случилось то, что повергло всех… не просто в недоумение, а в настоящий ужас! Тюдель привстал, схватил не до конца разбитой левой рукой секиру и, не видимый противником, кинулся ему вслед. Все онемели, раскрыв рты, настолько это было неожиданным. Гастон не слышал: враг крался сзади по песку. Осталось совсем немного, вот-вот лезвие ударит… Уже замахнулась рука!.. И в это время огромный черный зверь в прыжке вцепился в эту руку, готовую разить. Секира выпала, Тюдель закричал не то от страха, не то от боли. Гастон быстро оглянулся. Тюдель стоял на коленях, в ужасе глядя на свою руку, которую уже почти перекусили пополам мощные челюсти пса. Гастон все понял и, сделав шаг, обрушил булаву на голову врага. Перья, словно в масло, врезались в череп, брызнула кровь вперемежку с мозгами… По рядам зрителей прокатился рев. Но то был не восторг: их лишили удовольствия собственноручно добить побежденного. А Гастон… Все решили, что он остался верен рыцарской чести, которую в нем воспитали: его удар – это жест милосердия к поверженному врагу.

А из рядов зрителей вдруг донеслось:

– Черная собака! Посланец дьявола! – И, уже тише: – Не пособник ли сатаны рыцарь красного щита, раз дьявол выслал своего помощника?

Это были опасные слова. Толпа заволновалась. Вельможи в беспокойстве стали переглядываться. Жанна бросила умоляющий взгляд на аббата. Ла Гранж, подняв над головой распятие, вышел на середину ристалища и в наступившей мгновенно тишине громогласно объявил: