Добрая самаритянка

Он кивнул, испытывая облегчение от того, что я не собираюсь доставлять ему проблем. Потом высморкался в хлопчатобумажный носовой платок.

– Просто чтобы ты знал: если, ну, ты понимаешь… если понадобится больше времени, чтобы… ну… или если я что-нибудь могу для тебя сделать, обращайся.

– Спасибо, – отозвался я и молча покачал головой, пока Брюс провожал меня до двери. Он был последним, к кому я обратился бы за помощью.

Я шел по коридору, понимая, что Брюс не единственный, кто понятия не имеет, как со мной теперь разговаривать. Если б Шарлотта умерла от рака или болезни сердца, люди могли бы лучше осознавать, каково это, потому что многие теряли близких подобным образом. Но когда существует некая незримая проблема наподобие психических заболеваний или самоубийства, люди не знают, как об этом говорить. Они предпочтут промолчать, чтобы не ляпнуть что-нибудь бестактное, глупое или неуместное. Однако это делало мою жизнь еще более одинокой.

Я снова ощутил тянущую боль в животе – там, где ножевая рана еще не до конца затянулась. Ощущение было не настолько болезненным, чтобы заставить меня вздрогнуть, но я все равно чувствовал эту рану. Я отсрочил свое возвращение в школу на две недели, сказав, что мне требуется прооперировать грыжу. Скрыл тот факт, что на самом деле меня пырнула чокнутая мать старшеклассницы. Если кто-то заметит шрам, ложь об операции вполне объяснит его.

Я вспомнил, как Лора убежала из коттеджа в тот вечер, пока я лежал на полу, скорчившись и ощущая боль во всем теле от раны на животе.

Вскоре после того, как шум двигателя ее машины затих вдали, я понял: понадобится помощь. Я не мог вызвать сюда бригаду «Скорой» и подумывал позвонить родителям – однако как объяснить все это? Не было другого выбора, кроме как справиться самому.

Каждый шаг вниз по лестнице, а потом по дорожке к машине давался ценой огромной боли. Сев в салон, я прижал к ране платок, чтобы остановить кровотечение. Путь до приемного покоя Нортхэмптонской городской больницы занял пятнадцать минут, но они показались мне часами. Бросив машину на парковке для пациентов, я едва ли не ползком добрался до входа, а потом до стойки дежурной медсестры. Та, увидев, как я держусь за живот, а на рубашке расплывается кровавое пятно, сразу же отволокла меня в операционную.

Остаток ночи помню смутно. Надо мной хлопотали врачи, осматривая и стараясь стабилизировать состояние. Проверили пульс, надели кислородную маску, просветили рентгеном, смыли кровь и просканировали рану. Хотя я потерял некоторое количество крови, однако не так много, чтобы потребовалось переливание, и, по счастью, нож не задел ни желудок, ни другие жизненно важные органы, так что рану понадобилось просто зашить. Когда спросили о ближайших родственниках, я заявил, что живу отдельно и с родными не общаюсь.

На следующее утро в палату вошла женщина в медицинском халате и изящном костюме; она представилась как медсестра психиатрического отделения и тихим голосом спросила, каким образом я получил рану. Я сказал, что это результат неумелого обращения с инструментом при попытке содрать сгнившую доску в полу, но медсестру это, похоже, не убедило.

– Наш долг – сообщать в полицию обо всех случаях ранения, которые кажутся нам подозрительными, – сказала она.

– Нет, не надо, – отозвался я, чувствуя, как внутри нарастает паника. – Просто неловкость, честное слово. Хотел сэкономить деньги и сделать ремонт самостоятельно, не обращаясь к профессионалам, однако оказался слишком неуклюжим. Серьезно; если не верите, отправьте кого-нибудь ко мне домой – и увидите, какой хаос я там устроил.

Я надеялся, она не раскусит мой блеф. Сестра продолжила задавать мне всякие вопросы, чтобы проверить, нет ли у меня проблем с психикой и не сам ли я намеренно нанес себе рану. В конце концов она ушла, а другая сообщила, что меня выпишут позже в этот же день, но кто-то должен отвезти меня домой, плюс мне следует принимать антибиотики.

Когда я увидел, как Джонни – незадолго перед тем как забрать меня из больницы – беседует все с той же сестрой из психиатрии, я понял: теперь она знает, что я солгал относительно своего отчуждения от семьи. Вдобавок мне пришлось солгать и брату.

– Значит, ранил себя, когда пытался самостоятельно делать какой-то ремонт в коттедже? – мрачно спросил он, сев за руль моей машины. – С каких это пор ты занимаешься такими делами сам?

– Решил попробовать. Наверное, не лучшая идея, а? – Я натужно засмеялся.

– В восемь часов вечера пытался ремонтировать дощатый пол ножом… Сам, один… – Он старался найти неувязки в моем рассказе.

– Спонтанное решение, и теперь я понимаю, что следовало оставить это папе. Ты же не сказал ему, верно?

– Если бы я ему сказал, он примчался бы в больницу вместе со мной. Терпеть не могу что-то скрывать от него или от мамы.

– Извини. Я идиот.