Добрая весть. Повесть о Ювеналии Мельникове

Надеюсь, что и сейчас, как когда-то в Харькове, мечтаешь ты работать на большом заводе. Потому и решил сообщить, что в Киеве для тебя найдется интересная работа. Работать тут есть где, очень нужны опытные в пашем деле работники. Было бы лишь желание. А что в тебе это желание живет, я не сомневаюсь. Наш харьковский опыт тут, в Киеве, будет очень кстати. Близкие люди помогут нам устроиться надежно и всерьез. Найдешь меня в Киеве на Жилянской…»

На электрической станции внимание Мельникова сразу привлек к себе рабочий Павел Тарасенко. Могучий широкоплечий мужичище, недавний селянин, в чем-то ребячливый, как почти все крупные люди. Чувствовалась в нем незаурядная сила, и не только физическая, но и духовная, однако усыпленная житейскими невзгодами, Тарасенко кочегарил и редко появлялся во дворе станции. Как-то Мельников зашел в кочегарку за «огоньком» — прикурить. Павел, в темной от угольной пыли и пота нижней сорочке, набирал полную лопату угля и, тяжело кхекая, кидал в ненасытные печные пасти. Угостив Павла папиросой, Ювеналий прикурил от раскаленной кочерёжки и сочувственно покачал головой:

— Слишком много работы для одного человека. И как вы справляетесь? Савицкий должен был бы поставить к печам по крайней мере двух рабочих.

— Справишься, когда дома четыре рта и каждый кричит: «Кушать, папа, кушать!» Никуда не денешься, должен справляться.

— И сколько вам платят?

— Двадцать пять, как и всем.

— Не растолстеешь, нищенский заработок.

— Лишь бы с голоду не подохнуть. Кто это будет заботиться, чтобы рабочий, словно пан, наедал брюхо?

— А вы, Павел, требуйте, чтобы увеличили жалованье. Работаете за двоих, а может, за всех троих.

— Чтоб Николай Николаевич жалованья прибавил? — недоверчиво переспросил Тарасенко. — Да еще и требовать? — невесело засмеялся кочегар. — Вы что, с неба, или из-под земли, или вчера родились на свет?

— Вы ведь не чужое требуете, а свое кровное, — настаивал Мельников, — вашими мозолями заработанное. Только подумайте, какую прибыль имеет хозяин. И откуда она берется — от недоплаты таким вот, как мы с вами. Ему что — мы ноги протянем, другие на наше место придут.

Тарасенко долго молчал, глубоко затягиваясь табачным дымом. Потом кинул окурок в печь и вновь принялся за работу. Но теперь он кидал зло, будто рассердился на Мельникова за его слова.

— Послушать вас, так мы тут такие цацы, что только намекни — хозяин полные карманы грошей насыплет. Мы же были, есть и будем рабочей скотинкой. А коли волом родился, знай одно: надевай ярмо — и в борозду, иначе и голодный и битый будешь. Я Николая Николаевича Савицкого хорошо знаю: заикнешься про жалованье, так он и то, что есть, на треть срежет, а то и просто выгонит. Ты, говорят, грамотный, не тут, так где-нибудь прилепишься, на хлеб заработаешь. А я, если что, даже этот заработок буду просить, как милостыню.

— Если дружно, все, как один, выставим хозяину требования — он примет наши условия. У него контракт с управой. Стоять на своем ему невыгодно — больше потеряет. Так рабочие за границей и делают, — не сдавался Мельников.

Павло выпрямился, оперся на лопату и внимательно, с некоторым удивлением посмотрел на Ювеналия:

— Ну и настырливый ты мужик. А если я сейчас пойду к хозяину и наш разговор перескажу, вот тогда он мне жалованье уж точно прибавит. Не боишься?

— Не боюсь. Да и знаю, что ты не пойдешь.

— Откуда знаешь?

— Пожил немного, научился в людях разбираться… Тарасенко неожиданно рассмеялся:

— Что ж, ты прав, не пойду. Хорошо с тобой говорить, но если б за кружкой пива, а не с лопатой в руках — отчего ж не поболтать! Только такие разговоры до добра ее доводят, вспомнишь меня. Рано или поздно нарвешься, побегут не только к хозяину. За журавлем в небе погонишься — и то, что имеешь, потеряешь. А мне бы детей, прокормить, так что — извини…

Тарасенко заученными движениями, будто заводная кукла, начал кидать в жерла печей уголь, Мельников вышел из кочегарки.

Каждый вечер после работы он торопился домой. Выходил с Гаипой на улицу, на свежий весенний воздух — сама она была не в силах одолеть крутизну лестницы. Страдания человека, с которым столько пережито, терзали его сердце. Мария порой возникала в его мыслях, воспоминаниях, но как мгновенная вспышка солнца на росном листке, остро и ярко; со временем острота исчезла, осталось теплое чувство симпатии к девушке. То, что соединяло его с Ганной, было глубже и значительней, чем внезапная вспышка чувства.

Однажды весенним вечером Ювеналий задержался поело работы.

Только что он подключил к электрической сети последний фонарь на Крещатике — центральной улице города. Подручный согласился сам отнести на станцию инструменты, а Мельников нашел свободную скамью на Бибиковском бульваре, сел передохнуть. Сегодня в городе впервые вспыхнет электрический свет, и он хотел полюбоваться своей работой.