Добрая весть. Повесть о Ювеналии Мельникове

Было непривычно и интересно — свободно, никуда не торопясь, сидеть на бульваре и наблюдать. Медленно темнело. Затихал, угасал шум Бессарабского рынка, вместо торговок и селян на площади появлялась «чистая» публика: чиновники в фуражках с кокардами, приказчики с дамами об руку. Шумные толпы простолюдинов двигались по бульвару — это была любопытная ко всему новому молодежь киевских окраин. Наверно, слух об электричестве на Крещатике разлетелся уже по городу. Внезапно сердце Ювеналия помимо его воли забилось сильнее: одна из девушек, проходивших мимо, показалась знакомой.

— Добрый вечер, Мария, — произнес он как можно сдержанней и медленно поднялся со скамьи. — И вы пришли посмотреть на чудо века?

— Ой, Ювеналий Дмитриевич, добрый вечер. А мы бежим и не замечаем ничего вокруг, боялись опоздать. Познакомьтесь, моя сестричка Олена, я вам о ней рассказывала. А это правда, Ювеналий Дмитриевич, что сегодня зажгут электричество?

— Правда, только не зажгут, а включат.

— И будет светло, как от газовых фонарей?

— Еще светлее, Марийка. Вот сейчас увидите.

— Это вы устанавливали фонари на Крещатике? — с детским восхищением спросила Олена. — Вот интересно!

— Откуда вы знаете? — искренне удивился Мельников.

— А мне Марийка сказала.

В сумерках Ювеналий почти не различал лица Марии, но почувствовал, что девушка смутилась.

— Киев — большое село, — сказала смущенно. — Так легко услышать о знакомых из третьих уст. Хотя знакомые и обходят наш дом.

— Честное слово, Мария, я не мог зайти. Ганка приехала, болеет, и на работе я от темна до темна.

Они не прошли и десяти шагов, как цепочка ярких, приятных для глаз огней вспыхнула от Бессарабки до Царской площади. Шеренга пирамидальных тополей на бульваре утонула во тьме, которая мгновенно сгустилась по обеим сторонам главной киевской артерии, звезды поблекли, и небо, казалось, опустилось ниже. Но на Крещатике стало удивительно светло. Ювеналий с Марией и Оленой останавливались у каждого фонаря и с детским любопытством поднимали вверх головы.

— Все светят! — не скрывал радости Ювеналий. — Светят!

— Это добрый знак, — внезапно посерьезнев, сказала Мария. — Пройдет время, и вы скажете Киеву: «Да будет свет!», конечно, в переносном значении.

Ювеналий засмеялся:

— Вы еще не забыли нашего разговора? К сожалению, зажечь тот свет, о котором вы говорите, намного труднее, чем смонтировать на столбах угольные лампы и подвести к ним ток. Нужно, чтобы люди сначала поверили в него и не пугались самих себя… — В голосе Ювеналия невольно зазвучала грусть. Первые попытки откровенных бесед с рабочими станции не очень обнадеживали.

— Вот увидите, будет так, как я сказала. Я в это верю.

— Спасибо. Если веришь во что-то доброе, оно обязательно сбывается. Я тоже верю в победу добра и правды. Рано или поздно, а свет, о котором говорите вы, Мария, засияет над Киевом. А кто его зажжет — не так уж и важно. Главное — он будет светить. И наступит такой же весенний вечер, и ни тебе Новицких, ни Савицких, и по Крещатику будут ходить свободные, счастливые люди…

Ювеналий глубоко вдохнул пропитанный запахом зелени воздух, катившийся с надднепровских холмов, и почти весело улыбнулся:

— А знаете, Марийка, на свете стоит жить! Кажется, уже нечем дышать, всюду ложь и пошлость, все подлое, низкопоклонное, бездарное лезет в гору и набирает силы, но услышишь вот такие слова, посмотришь в глаза, полные веры, — и жить хочется…

Он умолк, испугавшись, что сейчас скажет что-то лишнее, и стал прощаться.

— А мечтать я люблю. Я не настолько наивен, чтобы думать, будто все так и будет в жизни, как мне сегодня мечтается, но когда думаешь о будущем — свет видишь впереди и легче идти на этот свет.

Был погожий день, и Ювеналий устроился на солнышке в углу станционного двора, обложившись угольными свечами, проволокой и чашечками изоляторов. С тех пор как в городе засветились фонари, он монтировал электрическое освещение в домах сановитых чиновников Киева — оказывается, технический прогресс тоже знал, к кому приходить первым… Мельникова угнетали будуарчики, гостиные и кабинеты киевских держиморд, он вспоминал шулявских и подольских рабочих, чьи семьи ютились в сырых подвалах, и все в нем кипело от негодования.

Вдруг Ювеналий ощутил резкий запах горящей резины. В то же мгновенье в машинном отделении раздался страшный крик, и несколько рабочих выскочили во двор.

— Горим! Беги — разорвет в клочья!

Ювеналий бросился к дверям станции. В машинном было полно дыма. Вокруг центральной машины, которая словно взбесившись, сильней и сильней разгоняла маховик, так что дрожал и гудел цементный пол, метался растерявшийся машинист Михаил Нушель. Сверху из кабинета сбегал хозяин станции.

— Динамо! — испуганно завопил Савицкий, перегнувшись через перила лестницы. Он знал, что надо сберечь: без динамо станция действительно остановилась бы на продолжительный срок, и обошлось бы это хозяину в копеечку…