Добрая весть. Повесть о Ювеналии Мельникове

…Романа Данчича он знал. Слишком хорошо знал, по крайней мере тогда, когда они бегали в классы ромненского училища. У Романа была слава парнишки хвастливого, но слабосильного. Впрочем, не только хвастливого. Случилась с ним, Данчичем, история, которую он, наверно, хотел бы забыть и никогда не вспоминать. Товарищи по классу считали Романа доносчиком, ябедником и часто, загнав его в угол, колотили. Ювеналий не любил, когда обижали слабых. Не раз он заступался за Романа, однако скоро ему самому представился случай убедиться, что Данчич действительно выдает учителям их ученические секреты. Неписаные законы училища требовали жестокого наказания доносчиков. Как-то Ювеналий возвращался после уроков домой тропинкой вдоль Роменки. Вдруг услышал за орешником приглушенный крик. Он осторожно раздвинул кусты. На солнечной полянке одноклассники расправлялись с Романом Данчичем. Ему связали за спиной руки, с ветки уже свисала петля. Мельников появился вовремя. Товарищеский суд приговорил Данчича к смерти. Возможно, в последнюю минуту реалисты и опомнились бы, но ненависть к ябеднику была так единодушна, что все могло закончиться весьма печально. Роман, должно быть, понял это: лицо его было мелово-бледным, он дрожал. Ювеналий подождал, пока ябеднику накинут на шею петлю, чтобы это стало ему наукой на всю жизнь, и лишь тогда вышел из кустов и освободил пленника. Видно, Данчичу экзекуция хорошо запомнилась: с тех пор он перестал бегать в учительскую и перешептываться с господином надзирателем, наоборот, теперь он льнул к одноклассникам, особенно к Ювеналию. С нового учебного года родители перевели его в киевскую гимназию.

Года через два Ювеналий еще раз встретился с Романом Данчичем. Жандармы уже разгромили ромненский кружок, который возглавляла Вера. Вера сидела в тюрьме, свиданий с ней не разрешали, велось следствие. Жандармы хватали и тащили в казематы ромненскую молодежь. Лиду, тогда еще курсистку, за революционную деятельность выслали из Петербурга. А он, Ювеналий, должен был зубрить даты рождения и смерти венценосных палачей, запоминать маршруты их кровавых походов. До сих пор он любил свой городок. Любил зеленые ромненские улочки, пахнущие яблоками и цветами, запах увядшей отавы, наплывавший с лугов. Но после арестов возненавидел провинциальную тишину Ромен. Ему казалось, что до сих пор он словно бы жил в комнате без окон, но в ней был свет, зажженный сестрой Верой и ее друзьями. Жандармы погасили его. И беспросветная тьма повисла вокруг, угнетала мозг, лишала дыхания. Городские обыватели дрожали от страха. В душных гостиных, за глухими ставнями жили слухами: пересказывали, оглядываясь на окна, что, мол, революционеры изготовляют динамитные бомбы и в ближайшую ночь будут подрывать дома богатых.

Ювеналию хотелось верить, и он верил, что стоит выйти за околицу Ромен — и он окажется в другом мире, где люди не закрывают глаза на неправду, а мужественно борются с нею. Его манил этот мир. В один из таких дней он встретил Романа Данчича. Кажется, в книжной лавке, куда зашел купить учебники. Роман подрос, но по-прежнему испуганно поглядывал вокруг маленькими глазками. Когда они отошли от книжной лавки, где толпилось много учеников, и направились аллеями парка, Данчич глухим взволнованным голосом произнес:

— Слышал о Вере, Ювко, горжусь и сочувствую. Пока что нам только и остается молча сочувствовать. Но настанет час, и мы возьмем дело революции в собственные руки.

Ювеналий удивленно глянул на бывшего одноклассника: не ожидал от него таких речей.

— А ты думаешь, мы там, в Киеве, только Днепром любуемся? — со скрытым значением продолжал Роман, оглянувшись, не идет ли кто за ними. — Есть люди, которые учат нас, как делать революцию, когда наступит та святая минута, как освободить народ от деспотизма и насилия. Учат, Ювко, чтобы мы стали когда-нибудь во главе бунтующего люда. Понял?

— И ты — с революционерами? — не скрыл удивления Мельников.

— А что — я? Разве меня не тревожит доля народа, разве я не жду, когда наконец начнет рассветать? Эх, если бы ты знал: у нас, в Киеве, жизнь! Разве можно сравнить с этой провинциальной скукой? Тихо у вас, словно в погребе. А там — сотни, тысячи революционеров. И все, как один, готовы взяться за оружие, когда наступит день…

— Когда еще этот день наступит… — печально произнес Ювеналий, веря и не веря словам Романа.

— Скоро. Я точно знаю…

Теперь, через много лет после того разговора, Ювеналий чувствовал к Данчичу некоторую снисходительность:

— Пусть забавляются, хотя и жаль: столько напрасно растраченных сил. А что за бородач сидел возле тебя?

— Ты не знаком? Из нашего кружка. Убежденный, эрудированный марксист.

— Он ловко разделался с тем, в жилетке. Извини, не люблю грима. Особенно, когда от мастерового только и есть что жилетка да сапоги.

— Правоту Маркса тот бородач испытал на собственных плечах. Грузил хлеб в одесском порту, потом работал на фабрике. Теперь учится в университете на медицинском. Но ценит университет главным образом как удобное место для явок. Я вас познакомлю.