Добрее одиночества

– Если у вас это получается, могу назвать вас удачливой девушкой, – сказал Боян. – А вот вам, например, вопрос: я вам нравлюсь настолько, что вы согласились на вторую встречу, верно?

Сычжо покраснела. Ее неопытность – нет, ее невинность – была тем, из-за чего он потерял голову и стал не таким расчетливым, но эта же невинность поставила ее сейчас перед дилеммой. Этот урок, хотел ей сказать Боян, ей еще предстояло усвоить: невинность только тогда может быть твоим оружием, когда окружающий мир ее не видит.

– У меня нет ответа на ваш вопрос, – сказала Сычжо.

– Это самый шаблонный способ, каким люди уклоняются от вопроса, – заметил Боян. – И это еще хуже, чем ложь.

– Но если это работает? Почему я не могу этим воспользоваться, если другие пользуются с успехом?

Потому что ему ненавистно думать о ней как об одной из других – но этого Боян не сказал.

– Одно из преимуществ моего возраста, – сказал он, – в том, что мне легче поймать человека на лжи, чем в двадцать лет. Так или иначе, сообщаю вам, и это не ложь: я был женат. Один раз. Теперь не женат. – Под сорок, разведенный, бездетный, с отличным доходом и просторным городским жильем, Боян принадлежал к числу самых ценных мужчин на брачном рынке – был бриллиантовым холостяком. – Так что я не только слишком стар, но теперь вы знаете, что я разведен. Это еще сильней уменьшает мои шансы как ухажера?

Сычжо смутилась от слова ухажер, но быстро оправилась.

– Нет, я думаю, это ожидаемо в вашем возрасте.

– Что ожидаемо?

– Развод. Моя подруга говорит: хуже, чем мужчина за тридцать пять, только мужчина за тридцать пять, который никогда не был женат.

Боян засмеялся, но Сычжо только смотрела на него, не отводя глаз. Его сердце, он почувствовал, немного сжалось. Чем она с ним занимается – делает из него образчик для своего девического исследования мужчин и их характеров и последующего обсуждения с подругой?

– Кто она все-таки, эта ваша подруга?

– Вы ее не знаете.

– Но я должен с ней познакомиться! – сказал Боян. – Я предложу ей должность: будет просеивать для меня кандидатуры новых сотрудников.

На долю секунды лицо Сычжо застыло, и ему подумалось: девушки что, всегда испытывают ревность, когда кто-то хвалит другую девушку?

– У нее уже есть работа, – сказала она.

– Я предложу более выгодные условия.

Сычжо покачала головой и сделала вид, что изучает чайный прибор. Когда договаривались об этой встрече, она настояла на другом районе, подальше от Переднего и Заднего моря; почему, спросил он, и она ответила, что там слишком много туристов, из-за них там нечем дышать.

– Что еще ваша подруга советует вам узнать про меня?

– Эта подруга – я сама, – призналась Сычжо.

В первый момент Боян не нашелся, что ответить. Сычжо улыбнулась и сказала, что ни с кем не советовалась. Только сама с собой.

– Понимаю, – сказал Боян, но он не понимал, куда ведет этот разговор.

Он заметил, что она, когда улыбается, выглядит печальней и старше, – огорчительно, когда видишь такое у миловидной девушки, ведь улыбка – если она не то, что Коко и ее подруги практикуют перед зеркалом с модным журналом в руке в качестве образца, – должна быть лучшим женским украшением.

– Будь я своей лучшей подругой, я хотела бы знать ответы на эти вопросы, – объяснила Сычжо, и он уловил в ее голосе умиротворяющую нотку. – Разве это так уж бессмысленно? В сущности, я не солгала.

Девушка слишком долготерпелива с миром, подумал Боян; она, должно быть, никогда не была в положении, когда нетерпимость – возможный выбор, и она никогда не усматривала в ней свой долг.

– И что эта лучшая подруга внутри вас шепчет вам сейчас? Что я для вас плохой вариант?

– Могу я задать вам вопрос: у нас свидание?

Проще всего было бы отшутиться, умеряя тем самым странную настойчивость девушки, но достаточно ли этого? Не умалит ли он себя этим в ее мнении? В глазах Сычжо, когда Боян встречался с ней взглядами, ему виделась решимость не упускать ни единой подробности. Эта дотошность – ее природное качество?

– Традиционно говоря, нашу встречу следовало бы рассматривать как свидание.

– Ну а если говорить не традиционно? – спросила Сычжо.

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что хочу знать, что вы думаете о таких вещах.

– Я или мужчины вообще?

Она, казалось, не знала, как теперь быть. Каждый вариант ответа ставил ее в положение, с которым нужно было бы примириться: спрашивая о его личном мнении, она рисковала бы тем, что он получил бы весомое место в ее жизни; выталкивая его обратно в океан мужчин, она поставила бы под вопрос свою честность.

В нем шевельнулась нежность: он уже знал ее, пожалуй, лучше, чем хотел. Каждый вопрос, на какой человек ищет ответа, неизбежно возвращается к нему, летит обратно бумерангом, врезается в его плоть. Она не ограждена от этого никакой броней, что бы она ни думала; нет, она не защищена совершенно: только тот, кто не ищет ответов, может быть уверен, что его ничто не тронет, не ранит.

– Я спрашиваю… – начала Сычжо, но осеклась, вновь задумалась. – Мне кажется, я хотела бы знать, что вы, лично вы, думаете.