Добрее одиночества

Боян ощутил прилив удовлетворения, словно выиграл трудный бой с батальоном мужчин; их неразличимые лица быстро удалялись.

– Я считаю себя рядовым мужчиной в этом отношении, поэтому, конечно, полагаю, что пригласил вас на свидание, – сказал он, сохраняя вдумчивое выражение лица. – Но вы просите о большей откровенности, поэтому скажу вам больше: лишь с очень серьезными оговорками я рассматриваю это как свидание.

– Почему с оговорками?

– Потому что разве должен такой разговор происходить на свидании, как по-вашему? Когда люди всецело во что-то погружены, они не анализируют и не спрашивают, почему погрузились.

– Понимаю, – сказала Сычжо, и Боян подумал, что она выглядит слегка расстроенной.

Во время их первой встречи она казалась более довольной – правда, говорили они не на такие трудные темы: она рассказывала о своей работе и о детстве в деревне на севере, он задавал вопросы и, в свой черед, сообщил несколько безвредных подробностей о своей жизни.

Оба молчали. Разговор, похоже, принял неожиданный оборот, хотя Боян не мог решить, разочарован он или нет. В жизни этой девушки ему нечего было делать, и ему следовало радоваться, что ей хватило здравого смысла поставить его присутствие под вопрос. И все же хотелось побыть с ней немного дольше; хотелось даже признаться ей – но в чем? – тревожно подумал он. В этой девушке, казалось, имелся некий центр, может быть, неведомый ей самой, некий таинственный вакуум, сам собой притягивавший его к ней. Могла ли это быть ее юность или невинность? Нет, что-то другое. Он подумал о другой девушке, встреченной много лет назад, о сироте, из-за которой он повел себя как дурак. Ничего юного, ничего невинного в Жуюй не было даже тогда; и тем не менее был в ней, тянул его в себя такой же вакуум, опасный в ее случае. Чтобы успокоиться, Боян поднял к губам чашку. Люди не исчезают из твоей жизни, они возвращаются в другом обличье.

– Допустим, мы не на свидании, – сказала Сычжо. – Тогда что мы теперь? Пожмем друг другу руки и попрощаемся?

Боян показал на свои часы.

– Мы сидим тут всего двадцать минут, – заметил он. – Вам не кажется, что разойтись сейчас было бы чуточку поспешно?

– А вам как кажется?

Она не сводила с него глаз.

– Вы пришли сегодня только чтобы узнать, свидание у нас или нет?

– Возможно.

– И, узнав ответ, готовы отправиться восвояси, – сказал он. – Не хотите даже остаться ради дружеской беседы?

– Какой толк в дружеской беседе, если мы даже не друзья?

Да, они были всего лишь чужие друг другу люди, случайно попавшиеся один другому на глаза, – улыбка, кивок, удивленно, восхищенно или недоуменно поднятые брови; но о чем не следует просить и чего не следует предоставлять – это право задержаться. Нарушить контракт мимолетности – позволить себе уверовать в то, что возможно гораздо большее, или даже просто предаться в спокойную минуту размышлению о невозможности извлечь что-либо из этой, да и всякой, встречи – значит выйти за рамки, несоразмерно замахнуться, потребовать ясности от житейской замутненности. Безусловно, Бояну следовало бы уже излечиться от своей тоски по постоянству, от стремления извлечь смысл из бессмыслицы. Почему бы просто не согласиться с девушкой, не пожелать ей счастья и не расстаться по-дружески? И все-таки он не был готов отпустить ее. Она, казалось, обитала во вселенной своего собственного изготовления, но как могла она – как мог кто-либо вообще – жить так серьезно и так слепо? Где скрытая точка ее несовершенства? Ее неиспорченность приводила на ум сказку, где ребенок обретал способность превратить камень в слиток золота, не подозревая, что она не просто его обогатит, что она ввергнет его в такую жизнь, откуда нет возврата: мир, дитя мое, намного хуже, чем ты воображаешь.

Боян не знал, ревнует он Сычжо или злится на нее как представитель мира, который плох. То, что побуждало его задержаться, не назовешь, пожалуй, в точности стремлением защитить ее, но это и не было желание погубить; если ей, так или иначе, суждено было лишиться этой вселенной своего изготовления, он хотел быть за это ответственным – совратитель Боян, оттеснивший всех прочих совратителей.

– Чтобы подружиться с кем-нибудь в этом городе, нужно потратить время и усилия, правда ведь? – промолвил он. – Почему вы не хотите дать нам какое-то время?

– Дружба случается сама собой, – возразила Сычжо.

– А любовь?

– Любовь тоже.

– Итак, стремиться ни к тому ни к другому мы не можем? Или – лучше сказать – в обеих категориях у меня нет надежд?

Сычжо посмотрела на него с недоумением. Ему подумалось, что нечаянно он, может быть, повел себя агрессивно, но ему было мало что терять – или, наоборот, много что; в обоих случаях человеку позволено отклониться от протокола.

– А как насчет этого? – спросил он, показывая на окно; на той стороне улицы на стене здания висела реклама фитнес-центра. – Я там записан в спортивные залы. На втором этаже шесть площадок для бадминтона, мы могли бы раз в неделю играть. Можно даже не разговаривать, если вы не хотите.

– Я не умею играть в бадминтон, – сказала Сычжо.