Добрее одиночества

Йозеф задремал на диване – губы слегка разомкнуты, дыхание неглубокое. Она взяла с дивана старое одеяло и осторожно прикрыла его. Бледность его век – как будто обнажилась часть тела, которую не следует показывать, – заставила ее отвести взгляд. Если уйти сейчас, он проснется в пустой комнате и может подумать, что она ему только приснилась. Если остаться, он откроет глаза и в первый момент будет сбит с толку; но, сколь бы скудным ни было то, что она в состоянии ему предложить, это, видимо, все же лучше, чем сновидение.

Можань подошла к окну, которое выходило на парковочную площадку. Мужчина – судя по виду, управляющий домом – выгружал из пикапа мешки с каменной солью. До этого в кафе за двумя или тремя столиками обсуждали надвигающуюся метель, которая, по прогнозам, накроет округу в конце недели; как это повлияет на передвижение в праздничные дни, тревожились посетители кафе, на лицах пожилых женщин читалось беспокойство из-за планируемых визитов детей. Медсестра, прощаясь с Йозефом, мрачно заметила, что впереди очередная долгая зима, и ее усталые глаза выглядели так, будто в них стояли нерастаявшие серые придорожные кучи прошлогоднего снега.

Можань вспомнился тот давний восторг в глазах тайской пары и студентов-индийцев, когда они впервые в жизни увидели снегопад; в их родных странах известие об этом от них, должно быть, во многих сердцах отозвалось рябью изумления. Она же не разделяла их удовольствия. Человек всегда может вернуться к другому моменту в истории, отрицая настоящее; только впечатлительные и неопытные – в том случае уроженцы бесснежных тропиков – склонны окрестить момент памятным. Заснеженные холмы к западу от Заднего моря; ее велосипед занесло на неровном, утрамбованном шинами снегу, и он врезался в велосипед Бояна; отряд снеговиков, которых они вылепили во дворе после одной из самых сильных метелей, – если бы она захотела, она всегда могла бы придать больше значения этим воспоминаниям, умаляя другие.

Так или иначе, ее связь со Средним Западом началась со снега. До знакомства с Йозефом она пробыла в Мадисоне два с половиной месяца, но те дни, как и дни после ухода от Йозефа, она намеренно превращала в следы морских птиц на мокром песке, существующие только до очередного прилива. Может ли развиться в человеке привязанность к месту или времени без участия другого человека? Нет, место и время неизбежно становятся тогда бесплоднейшей средой обитания. Пекин остался в ее памяти двумя городами: один до отравления Шаоай, другой после, но в каждом из двух мест она была не одна. В Гуанчжоу, где она четыре года проучилась в колледже, само отсутствие всякого общения со старыми друзьями в Пекине было значимо: отсутствующие порой требуют для себя больше пространства. Однако городок в Массачусетсе, где Можань прожила последние одиннадцать лет, не предложил пустоты, активизирующей память; сторонясь людей, она превратила место, с его изобилием летнего солнца, с его осенним великолепием, всего-навсего в точку на карте, проведенное там время стянулось в один долгий бесчувственный день. Нет, не одиночество она получила, а нескончаемый карантин.

Снег в день ее знакомства с Йозефом был легким и падал хлопьями, на парковочной площадке Йозеф смахнул слой, покрывший ветровое стекло, ладонями в перчатках. Предложил отвезти ее обратно в Уэстлон-хаус, и она не нашла способа отказаться, хотя предпочла бы долгую ходьбу в снежных сумерках.

Пора купить новый скребок, сказал он и, заметив, что у нее озадаченный вид, спросил, все ли в порядке.

Все хорошо, ответила она, но он по-прежнему выглядел озабоченным и хотел знать, прошла ли у нее головная боль и не нужна ли ей таблетка. Она предпочла бы ничего ему больше не говорить, но понимала, что если не скажет правду, то заставит добросердечного человека беспокоиться без нужды. Она заверила его, что чувствует себя нормально и просто не поняла, что такое скребок.

Их отношения – дружеские, прежде чем переросли в нечто большее, – возникли при минимуме общей территории. Соединяла их необходимость обращать внимание на то и на это. Знакомые Йозефу предметы и виды стали менее знакомыми. Можань само усилие, связанное с обнаружением нового – а нового в новой стране было вдоволь, – помогало меньше смотреть внутрь себя в стремлении хоть как-то объяснить случившееся в своей жизни.