Добро пожаловать в ад

Я воткнул полный магазин в автомат и передернул затвор, досылая патрон в патронник. Совсем рядом просвистела пуля, и от этого звука меня  охватила дрожь. Может кому и удавалось к нему привыкнуть, но у меня не получалось. Слишком часто я видел, как такой свист заканчивался смертью.

Я уже стрелял, не раздумывая.  Я хотел жить и убивать. Я терял контроль над собой. Кричал сквозь слезы, поливая местность автоматным огнем. Я уже не ощущал себя ни нормальным, ни безумным. Я делал то, что надо делать, чтобы выжить в аду.

Мой слух, уже привыкший различать звуки боя, среди шума стрельбы определил приближение «полосатых». Пара «горбатых» шла низко над «зеленкой». Прошла в стороне, но начала поворачиваться, описывая плавную дугу.

Неожиданно меня потряс грохот. Потом я услышал нарастающее шуршание и пронзительный свист где-то вверху, затем оглушительно резкий взрыв впереди, совсем близко от меня. Столб огня и дыма взметнулся вверх.

«Горбатые» летали над склоном меняя высоты, обрабатывая «зеленку». Заходили в пике, пуская с подвесок ракеты, уходящие на другую сторону склона.

Я уже не находил оснований для беспокойства. На «полосатых» всегда можно было положиться. Мне все стало безразлично. Я перестал думать о необходимости спастись. Никогда в жизни мне не приходилось ощущать ничего подобного.

Я задержал дыхание, сосредоточился и, упираясь руками в землю, попытался сесть. Мне это удалось. Я приподнялся на колени и оглянулся. Подходящие «коробочки» били по «зеленке» из пулеметов. Огонь со стороны боевиков прекратился.

Из машин вытаскивали тела мертвых солдат,  складывали на носилки куски изуродованных трупов.

Среди всей этой суматохи я увидел неподвижно сидящего на коленях Шульгина. Он поддерживал голову убитого Богданова. Когда у него забрали труп и затащили в грузовик, Шульгин продолжал сидеть, словно не обращал внимания на окружающих его людей.

Рядом с БТРом лежали двое. Один из них был Хрычев.

- Будет жить? – спросил я.                                                                                          

- Трудно сказать, - ответил солдат, смачивающий губы раненому. – Пуля ударила сверху в шею. Повредив позвоночник, вышла в районе подреберья. Если останется жить – будет калекой.

Лежащему рядом солдату очередью перебило ноги. Он тоже был без сознания. Я стоял рядом и механически взмахивал рукой, отгоняя назойливых мух, слетавшихся на кровь. У меня подкашивались ноги и болели внутренности. Больше всего в жизни мне был нужен глоток водки.

Пилоты одного из «горбатых» спасшие меня, погибли на следующий день. Их «полосатый» сбили над «зеленкой». Они даже не успели осознать, что умерли. Ракета, пущенная «чехами», разнесла машину на куски. Смерть – обычный итог войны в Чечне.

20

Я открыл глаза и так сильно сжал пальцы, что почувствовал боль. Со лба стекали капельки пота. Где-то далеко строчил пулемет.

Меня охватило чувство досады. Рано или поздно все оборачивалось для меня плохо. Как бы я ни старался, никогда ничего хорошего не получалось.

Когда я проснулся, эта мысль возникла у меня первой. Жалость к себе была приятной. По-настоящему головная боль давала о себе знать только утром. Ночью все было нормально, но утром становилось хуже. Пару дней мне было очень паршиво. От боли оказалось невозможно спрятаться. Ей нужно было подчиниться. Я слишком много узнал о боли.

Через каждые десять минут сюда доносились глухие раскаты выстрелов артиллерийской батареи, расположенной в паре километров восточнее.

Мной опять овладело чувство вины. Один из моих солдат застрелил какого-то чеченца и написал в рапорте: «Я трижды окликнул встречного, после чего я выстрелил… Убитый оказался жителем села. При нем найдена граната РГД-5». Нам всем приходилось врать, чтобы оправдывать самих себя.

Я дотянулся до своих ботинок и медленно надел их. Выбирая, где можно ступить среди наваленных беспорядочно рюкзаков и другого имущества, я двинулся к выходу.

На этот раз моя рота расположилась недалеко от передвижного операционного пункта, который выдвинулся так далеко в горы, чтобы быть ближе к боевым действиям.

Я закурил сигарету и пошел по территории роты. Дойдя до колючей проволоки остановился, повернулся и двинулся обратно. Мимо меня прошла группа солдат с лопатами. Следом за ними тянулся запах густой вони.

Подразделения мотострелков днем и ночью штурмовали высоту 1095. Было огромное число раненых: на каждом шагу виднелись ноги в шинах, руки на перевязи, перебинтованные головы. Мимо меня прошел санитар с ведром, наполненным отрезанными руками, кусками мяса и внутренностями.

Я оказывался окружен смертью в самых разных и страшных ее проявлениях, какие не способно придумать человеческое воображение, но продолжал с упорством отчаяния делать свое дело. А ради чего – и сам уже не знал. Меня не огорчали поражения и не радовали победы. Не обязательно было украшать себя чувствами, которые подходили только для мирной жизни. Я знал, как опасно выражать пережитые ощущения словами. Не следовало пытаться осознать то, что происходило. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал, кроме одного: я выполнял все, что на меня было возложено. Эта мысль действовала на меня успокаивающе.