Добро пожаловать в реальный мир

– Прямо сейчас? Не вопрос! – В голосе агента явно сквозило облегчение. – Нам кучу всего надо обсудить. Давешняя премьера была просто всплеск гениальности! Ты был великолепен. Сногсшибателен! Сплошь блестящие рецензии!

– Хорошо, приятно слышать.

Интересно, а от Ланы он дождется когда столь же пылких отзывов?

– Также очень много пересудов насчет тебя и La Diva.

– Уже не так приятно. – Эван испустил глубокий вздох.

– Ладно, увидимся через пару минут. Можем обсудить, что нам с этим делать.

– Только я не сразу поеду к себе, – предупредил Эван. – Мне сперва надо кое с чем разобраться.

– А ты не хочешь посвятить своего агента, что собираешься делать?

– Нет.

Повисла пауза, после чего Руперт осторожно спросил:

– Ты не хочешь поведать своему лучшему другу, что намерен предпринять?

Эван беспокойно провел рукой по волосам. Ну как ему это объяснить? С чего начать? У него сейчас всколыхнулись такие чувства, которых он и себе-то не мог объяснить, а потому решил, что даже и не будет пытаться донести их до Руперта.

– То, что следовало бы сделать уже очень, очень давно, – уклончиво ответил он.

Глава 39

Блестящий черный лимузин Эвана Дейвида с трудом пробирался по тесным для него улочкам с крохотными типовыми домиками маленькой шахтерской деревушки Лланголет. Селение как будто разительно изменилось с тех пор, как Эван видел его в последний раз. Впрочем, впечатление могло быть и обманчиво.

Эван быстро прикинул в уме: он не приезжал сюда уже больше двадцати лет. И не то чтобы он не хотел здесь побывать – просто ему никак было не заставить себя предпринять эту поездку.

Нынешним утром солнце до обидного коротко блеснуло над Кардиффской бухтой, и теперь, когда Эван спустился в долину, над деревней и бегущей рядом речкой Тафф висел густой туман. Посыпалась нескончаемая морось, и Эвана охватила зябкая дрожь, несмотря на то, что обогреватель в машине вовсю обдувал салон. Фрэнк, его водитель, весь раскраснелся и, судя по его виду, изнывал от жары. Как только Эван согреется, то сразу велит тому убавить температуру.

Ухоженные «бээмвэшки» и «Мерседесы», так часто встречающиеся в Кардиффе, здесь, всего в часе езды от города, уступили место лохматым ржавым «Фордам» и «Воксхоллам». Блестящие стеклом и хромом здания сменились старенькими ветхими викторианскими домами с безупречно аккуратными тюлевыми занавесочками на окнах, но при этом с немилосердно облезающими рамами. Единственный здешний клуб оказался заколочен досками, лавка на углу закрыта, а на улицах было пустынно, если не считать нескольких шелудивых, недовольно порыкивающих псов. Склоны близлежащих холмов до сих пор были покрыты шрамами давно заброшенных рудников.

Здесь Эван родился. И здесь все было наполнено воспоминаниями, которые он силился от себя отогнать. Некогда являвшая собой тесную общину потомственных рудокопов и их семей, эта деревенька уютно расположилась в долине близ здешних копей и высящихся насыпей отвальных пород. Семья Эвана была как все шахтерские семьи. Его отец, Герайнт, с подростковых лет пошел зарабатывать себе на жизнь, надрывая спину в черном пыльном стволе шахты, чего, собственно, все вокруг от него и ожидали. Это был нелегкий, сопряженный с огромной опасностью труд – но таков был их привычный жизненный уклад. Как и его приятели-горняки, Герайнт день-деньской вкалывал на руднике и три раза в неделю, вечерами, пел в мужском шахтерском хоре. И хотя он, как все, каждый божий день давился на работе едкой угольной пылью, его могучий голос неизменно звучал чисто и проникновенно, заставляя утирать слезы женскую половину селения. Это, пожалуй, было единственное, что отличало Герайнта от прочих коллег. Его талант в округе весьма почитали, и Лланголетский мужской шахтерский хор был востребован на всех местных концертах. Встречаясь с отцом на улице, мужчины непременно снимали шапку, с благоговением говоря друг другу: «Герайнт Дейвид идет. У него голос!»

Мать Эвана, Меган, сидела дома, пекла, как казалось в детстве, восхитительные булочки и целыми днями занималась глажкой. Вечерами дом наполнялся ритмичным постукиванием ее спиц (мать вязала игрушки для детишек из бедных семей) под записи Энрико Карузо и тогдашней оперной звезды Марио Ланца – это было задолго до того, как начал блистать Паваротти. Благодаря этим пластинкам Эван впервые проникся богатым, глубоким и совершенно непривычным звучанием оперы. Как и отец, он полюбил эту музыку и впервые рискнул, подпевая старым скрипучим записям, опробовать собственный голос. Папа же научил его нутром ощущать ноты. Все вокруг говорили, что мальчику суждено стать «яблоком от яблони» – мол, чего удивительного, это же сын Герайнта Дейвида! Он был полной папиной копией – от самой макушки с копной темных густых волос и вплоть до отцовской способности превращать любой незамысловатый напев в поистине божественное пение. В их доме всегда царила радость. Эван и его сестра Гленис были единственными детьми, произведенными на свет счастливой четой…