Доброе слово

В комнате, обставленной со вкусом, было тепло, она помогла ему снять пальто, хотя он и сопротивлялся для виду, поставила воду на плитку. Устроившись в кресле, он не скупился на похвалы, торопливо благодарил ее за любезность, за хлопоты, которые он, несчастный, ей доставляет. Его охватила жалость к самому себе, и он плакался, перескакивая с пятого на десятое, его обволакивала сладостная истома, валила с ног усталость; мечтая растянуться во весь рост, он посматривал на мягкую широкую кровать, а она, будто читая его мысли, сказала, чтобы он устраивался поудобнее, и как бы невзначай начала расстегивать пуговички на его рубашке. Она была так близко от него, что он ощутил ее запах, дразнящий запах чужой женщины затуманил его сознание. А когда она прильнула к нему своим крепким телом и в ее намерениях уже не могло быть никаких сомнений, ои, опомнившись, собрал остатки решимости и разума.

— Правда, мне уже пора, — проговорил он и встал, и она тоже поднялась следом за ним и обвила его шею руками.

— Не сердитесь, уже поздно.

Она простилась с ним разочарованно и грустно.

— Приходи, — сказала ему вместо прощания, а он не в силах был понять, с каких это пор она обращается к нему на «ты», и припустил во все лопатки, только пятки засверкали.

Но случилось непредвиденное: кто-то видел их вместе, а грязная сплетня несется с большей скоростью, чем первый номер трамвая, первый красный номер, останавливающийся перед их домом.

Он и оглянуться не успел, а перед ним уже стояла Павлина, спрашивая:

— Где ты пропадал так долго?

Он принялся пространно объяснять, почему и как он задержался в библиотеке. Но, посмотрев в глаза жены, в ее прищуренные глаза ненавидящей хищницы (ради бога — за что?), понял, что она не верит ни единому его слову.

Он попытался все рассказать еще раз сначала, но она решительно перебила:

— Где деньги?

Так вот что ее волнует, его жена думает, что он пропил деньги, ну где там, милая, само собой, деньги целехоньки, тут они, он стал шарить по карманам, да куда же они подевались, все карманы вновь нужно тщательно обследовать. Однако в ту ужасную минуту, под испытующим, подозрительным взглядом жены, руки у него задрожали, и он, хоть и старался изо всех сил, не мог найти ни кроны из зарплаты.

Он лихорадочно выворачивал карманы — напрасно.

— Хватит с меня, — Павлина положила конец его отчаянным усилиям и ни с того ни с сего принялась кричать.

— Ты обманщик, прощелыга, у тебя ничего нет, ты все спустил, все до последней кроны, и теперь приполз домой, катись к той девице, бабник несчастный, нечего тебе здесь делать!

Он непонимающе вертел головой, отступал перед оскорблениями Павлины и чувствовал, как его заливает горькая волна обиды, переходящей в злобу, у него потемнело в глазах от пережитого позора, и ему не пришло в голову ничего другого, как поднять руку и влепить жене пощечину. Он не вложил в этот удар абсолютно никакой силы, то был скорее защитный рефлекс, чем аргумент, и как раз в эту секунду он вспомнил, что, вопреки своей привычке, положил деньги в портфель и что они там, но было уже поздно, потому что Павлина истошно взвизгнула, откуда-то выскочил тесть, и тому даже не пришло в голову разобраться, что случилось, он набросился на него с кулаками и начал колотить. Но уже после двух ударов отступил, съежился, испугавшись чего-то непонятного в его глазах, схватил Павлину и выволок из комнаты.

В тот же вечер зять сложил в чемодан немного белья и кое-что из одежды, из зарплаты великодушно оставил себе несколько крон, а остаток выложил на стол (подавитесь ими) и — ушел.

Полночи он проходил, другую половину дремал, покачиваясь на скамейке в парке, ночь была теплая, летняя, а утром в библиотеке, посмотрев на себя в зеркало, он обнаружил на висках прядки седых волос.

После работы он зашел к приятелю, рассказал ему о случившемся, тот понял его и оставил у себя, пока он чего-нибудь не подыщет.

Это привело в движение целую цепь событий, последним звеном которой были он и Павлина, отделенные друг от друга строгим изложением общепризнанных фактов.

В последний раз он встретился с ней в зале суда, где ему сообщили, что по желанию супруги брак расторгается, ребенок остается у матери (у нее есть все условия для хорошего воспитания сына), а ему предлагается ежемесячно платить алименты в размере трехсот крон.

Со временем он свыкся со своим положением, — ведь и раньше он был внутренне одинок, — спустя некоторое время дождался и квартиры, жалкой комнатенки в центре города, доставшейся ему после умершей старушки, где были слышны грохот мостовой и голоса пешеходов, ритм жизни, пробегающей где-то мимо него. Привык он и к регулярным визитам девушки из жилотдела, он был ей благодарен, не будь ее, его имя еще украшало бы список очередников. Поначалу ему казалось, что он делает что-то не то и позже будет этого стыдиться. Но не было никаких «позже», было только настоящее, дни, проходящие в вялом полусне, в равномерном чередовании света и теней — ночи и дня.