Доброе слово

Как бы невероятно это ни звучало сегодня, но факт остается фактом, знакомство Ондржея с Йозефкой, единственной наследницей владельца швейной фирмы «Тэйлор. Для леди и джентльменов», длилось целых одиннадцать лет. Одиннадцать лет ждали жених и невеста, и все-таки дождались, когда злюку портняжку, который улыбался, только снимая с заказчиков мерку, хватила кондрашка.

Отец Йозефки, вечно озабоченный, не слишком преуспевающий ремесленник, никак не горел желанием выдать свою единственную дочь за голодного борца с медведями, а ведь в плохие времена Ондржей не брезговал и такими поединками. Портного скорее устроил бы жених из средних слоев, например, государственный чиновник с видами на пенсию или же, что еще лучше, преуспевающий адвокат или врач. Стойкое чувство к своему «босяку», которое питала во всем остальном забитая и даже меланхоличная Йозефка, доводила папашу до припадков бешенства, во время которых он без колебаний хватался за деревянный портновский метр.

Избитая Йозефка с рыданиями покорно брела в свою девичью, а ночью очертя голову бежала к любимому Ондржею и орошала его могучую грудь обильными слезами.

Встречались они на старых, поросших зеленеющим березняком холмах терриконов, клялись друг другу в вечной любви и, несмотря на все преграды, стоявшие на их пути, обет свой исполнили в точности. Любовь их благополучно пережила и военную службу Ондржея, на которую Йозефкин отец возлагал самые большие надежды.

Что греха таить — их прочная любовь сыграла немалую роль в безвременной кончине злобного портняжки. После себя он оставил разоренную, опутанную долгами фирму, в которой, несмотря на хвастливое иноязычное название, никто и ничего теперь не заказывал. А в придачу вдову, такую же забитую и затюканную, как и двадцативосьмилетняя полусиротка Йозефка, которая теперь едва ли вышла бы замуж, если б не долголетнее знакомство с Ондржеем, парнем в высшей степени честным и порядочным.

Поженились они в двадцать девятом году, а в тридцатом у них родился Йозеф, мой двоюродный брат. Они получили болденскую казенную квартиру в шахтерском поселке Хабешовне, где спокойно жили до самой второй мировой войны.

Последующее десятилетие вовсе не было периодом райского блаженства, но было и не самым худшим в жизни Ондржеевой семьи. Со временем Ондржей получил лучше оплачиваемую должность, место ремонтного рабочего под землей, а позднее работал наверху слесарем подъемного оборудования. Кроме того, он стал специалистом по сшиванию стальных канатов.

Дело дошло до ограничения рабочей недели, в шахту теперь спускались лишь три-четыре раза, а там начались и массовые увольнения. После свадьбы Ондржей покончил со своими ярмарочными выступлениями и при случае подрабатывал у городских кузнецов. Он мог подковать лошадь и справлялся с любым кузнечным делом для крестьянских нужд. Не чурался он и террикона, где собирал уголь, развозил его на тележке и продавал в городе.

Когда начались увольнения, Ондржея выбросили одним из первых. Болденка дала ему не только профессию и работу, он прошел на ней и жизненную школу. У него был горячий нрав и открытый характер, его яркая внешность и острый ум притягивали горняков, и он вел их за собой на прямые столкновения с хозяевами, для них он стал бельмом на глазу. До войны членство в партии не привлекало Ондржея, по крайней мере, насколько мне известно, он туда не стремился. Он вступил в партию уже во время второй мировой войны, когда она была в глубоком подполье, в самый тяжелый для коммунистов период. Этот факт говорит об Ондржее больше, чем любой другой.

— Этот независимый анархист вылетит первым, — заявил известный еще во времена Первой республики горный инспектор Сикора, когда на Болденке за плотно закрытыми дверями тщательно отбирали «смутьянов и большевистский сброд», чтобы тут же уволить.

Ондржей очутился на мостовой. Дома у него был четырехлетний сын и хрупкая, не очень здоровая жена, которая при вторых родах разрешилась мертвым ребенком.

Сколотив компанию себе подобных, он уехал в Бельгию.

На Болденке, даже во времена, когда она дослуживала свой век и которые я сам пережил, никогда легко не жилось. Но о Бельгии Ондржей, возвратясь, рассказывал истории, где рукоприкладство мастеров было еще не самым худшим.

Ондржей побаивался своей горячей натуры и огромной физической силы. Он боялся, что сгниет в чужой тюрьме, вдали от жены и ребенка. И тогда вспомнил о своем другом, борцовском, ремесле. Он распрощался с негостеприимной шахтой и притащился домой с цирком, с несколькими сотнями крон в кармане и с веселой, пестрой дворняжкой, которая привязалась к нему возле какого-то цирка.

Все последующие годы, вплоть до оккупации, Ондржей постоянно отсутствовал. Он скитался по стране с цирками и балаганами, был и подсобным рабочим, и «Таинственной маской», и смотрителем диких животных, а иногда, напялив клоунский наряд, кричал с подмостков гнусавым голосом:

— Господа обманщики, господа обманщики! Я вам буду гофорить карош анекдота!