Добролёт

После такого, прямо скажу, комплимента я подтянул живот и выпрямил голову, точно мне только что прицепили на грудь медаль. Да, действительно, мы уже не один раз встречались с ней. Вывозили обгорелых, покалеченных, изуродованных детей и взрослых из самых отдалённых посёлков и заброшенных деревень. У каждого была своя задача, своя работа – прилетели, сели, а дальше расходились, разъезжались по своим домам и делам. Как-то совершенно случайно я узнал, что почти девчонкой, после окончания мединститута, Клавдии Васильевне пришлось прыгать на парашюте в тайгу, где упал и сгорел самолёт и надо было срочно спасать людей. До этого она даже в глаза не видела парашют и не знала, как с ним обращаться. Но она не испугалась и прыгнула. И многие удивлялись, почему же она не стала искать себе место поспокойнее и потеплее. Со временем, оглядывая свою лётную работу, я с некоторым удивлением заметил, что почти не помнил тех людей, которые садились в мой самолёт. Ну, может быть, в первом моём полёте в качестве второго пилота запомнилась молоденькая учительница, которая везла с собой в сумке парашют, мы тогда даже тогда шутили, мол, полетела спасать народное образование в далёком северном посёлке Жигалово. Но и она через какое-то время, отработав свой срок, вернулась обратно на постоянное жительство в большой город. И таких перелётов становилось всё больше и больше, отток жителей из отдалённых сёл и деревень с каждым годом только увеличивался. Как и частота вызовов по санзаданиям в какие-нибудь полузаброшенные посёлки и деревни, до которых добраться можно было только на самолётах и вертолётах. По необходимости мы брали на борт нейрохирургов, травматологов, акушеров и прочих специалистов. Но вот чтобы так сразу везти целую бригаду из семи человек, мне не доводилось!

«До Байтога было больше ста километров. Час туда, час обратно, – подумал я. – Ну, ещё часа полтора, чтобы разобраться с больной». Быстро посчитав, я решил, что обернёмся и сядем в городе до захода солнца.

После взлёта на высоте шестисот метров мы попали в сплошную облачность, увернуться и проскользнуть мимо неё боком, как я обещал синоптикам, не получалось, и я решил продолжить полёт по приборам. И сразу же заметил, что на передних кромках крыла и на самолётных расчалках появились ледяные полоски.

Предупреждение синоптиков подтвердилось, надо было или возвращаться, или запрашивать для продолжения полёта другой эшелон. Но неожиданно облака дали нам волю, винт перестал жевать снежную вату, и мы выскочили на свободную от облачности широкую небесную улицу. Но ненадолго, через некоторое время самолётный винт вновь стал цеплять снежные хвосты, а потом и вовсе мы врюхались в холодную и липкую парную. Меняя режим работы двигателя, я сбрасывал с кромки лопастей нарастающий лёд, и поскольку Ан-2 был не приспособлен для полётов в обледенении, мысленно решал для себя, что по-хорошему, пока не поздно, надо возвращаться. Но в последний момент, когда я уже ввёл самолёт в разворот, чтобы лететь обратно, внизу под нами неожиданно посветлело, и я увидел тёмное пятно. Прибрав газ, мы нырнули в него, как в прорубь. И о-о-о, чудо! Под собой я увидел серые с белыми шапками крыши домов. Так и есть, под нами был Байтог! Как я и ожидал, вокруг домов и огородов годной для посадки самолёта площадки не было. Через село тянулась извилистая с поросшими лесом берегами речушка, по обе стороны которой ютились дома, заборы, копны и сараи. Снизившись, я сделал над деревней круг, отыскал знакомую мне по прошлым полётам приплюснутую, свободную от леса плоскую горушку. Готовясь к вылету, я уже знал, что если садиться с подбором, то только на неё. И, как бы в подтверждение моих размышлений, увидел при выезде из деревни запряжённую в сани лошадь и идущих за нею людей. Завидев самолёт, они начали размахивать руками, показывая, что больная на санях и что они по лесной просеке будут двигаться в сторону пригодной для посадки поляны. «Снегу навалило, долго будут ползти, – прикинул я.