Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)

– Александр Андреевич! Петра Сергеевича только что отвезли в больницу. Инфаркт. Я думаю, это все… Что делать? Я в панике. Скажите, что делать, умоляю…

Дальше пошли понятные всхлипы, не менее понятные причитания: «Петя, родной, как же я теперь без тебя…» и «Что же теперь будет? Скажите?».

На всхлипы и слезы я отвечал вздохами и ахами.

«Скажите… А что сказать, когда он курил одну сигарету за другой. И водку засасывал, как будто у него вместо рта была клизма. Нервная чиновничья работа. Зато очень хорошо зарабатывал. Что же я про него в прошедшем времени-то?.. Может быть, выкарабкается. И человек неплохой. Заводной такой парень. И не старый совсем. И клиент хороший. Но что я могу сделать. Смерть – это часть жизни…»

– Наташа! Да вы не волнуйтесь. Я думаю, при его жизнелюбии он горы еще свернет… Вон у меня знакомый скрипач – и инфаркт, и рак простаты, и семьдесят лет, а обошлось. Даже двойня где-то получилась после всех дел. Нянчит как родных… «Поганини трахнутый» – это с легкой руки бывшей к нему приклеилось. Не от скрипача итальянского, а от поганки, – пытался я хоть как-то отвлечь несчастную Наташу.

– Клиническая смерть была. Прямо в кабинете. Потом, когда понесли на носилках, еще в коридоре. Врач и еще какой-то дядька его электроутюгами задолбали. Что же теперь будет, Александр Андреевич?

Я сказал верному ассистенту еще какие-то банальные фразы, попросил немедленно звонить с новостями, и мы разъединились.

Собственная Наташа, но значительно умнее, и вообще по имени Оксана, занесла папку с интимным Петра Сергеевича внутри.

Плохие новости поползли на меня как сель с горного пастбища яков: много камней вперемешку с фекалиями. Во-первых, он не заплатил еще за двадцать пять часов работы, а каким-то образом нагло собрался на тот свет без погашения долга. Во-вторых, банковский счет в Лондоне по-прежнему заблокирован, и теперь, в случае того, если Петр Сергеевич поднимется в небеса к тезке, мой процент поднимется туда же, а до победы над разблокировкой у англицких негодяев остался маленький шажок. В-третьих… Это, пожалуй, самое трудное.

Есть, оказывается, некая Нина. Мало того – она дважды почковалась по осени. Два года назад и еще пять лет назад. Осень минус девять равно декабрь-январь. И вроде зимы у нас были не такими холодными, чтобы так греться… Так вот, если что с Петром произойдет, надо звонить Нине, и Лондон тоже частично ей и ее детям. Но она об этом не знает, иначе «сама поможет за такие деньги прогуляться по Хованскому кладбищу…».

Конец цитаты. «От кутюр» отношений. Петро, наверное, на заседании в Думе такое задумал. Впрочем, надо бы, конечно, взглянуть на Нину тоже…

Я грустно перебирал страницы дела. Петю было искренне жаль. Себя тоже. Александр Добровинский и партнеры расчувствовались все вместе и в едином порыве. Вот так живешь, живешь… Все для людей… И на тебе! И ведь никто не оценит. Ни жена, ни какая-нибудь Нина. Ну, может быть, Оксана. Ну хорошо: еще на работе Кристина и Юля. Джессика, конечно, поскулит…

А любимая? Любимая прочтет завещание и скажет: «Ну какая скотина ваш папа! А где же ЭТО он от меня прятал?! Я во всем себе отказывала, понимаете. Ездила на вонючем “Рендж Ровере” вместо “Бентли”, когда у него был “Фантом”, в соболях позапрошлогодних ходила, как дура, отдала ему лучшие годы без Граффа! Ну хорошо, потом купил, но мог же и раньше! А нервов сколько на это ушло…»

Со злости (до чего женщины могут довести!), привстав в гневе, я решил немедленно порвать собственное завещание. И как раз в это время раздался звонок:

– Все совсем плохо… Он в реанимации. Состояние тяжелое. Врач сказал, что семья может приехать, но туда… пустят, только когда умрет.

«Приятный пацан этот врач…» – подумал я, но промолчал.

– А я могу вас кое о чем спросить? Это, естественно, останется между нами. Он оставил завещание? И что там обо мне? Вернее, что там мне? Ведь ближе меня у него в последнее время никого не было…

«Вот зараза! – подумал я. – То, что вы были близки, это точно. Ближе, я думаю, просто не бывает. Можно даже сказать, что “они с начальником были и бывали прямо вплотную” в тесноте, а теперь, получается, из-за этого же и в обиде. Вот как поворачиваются отношения. Но Петрарка-то еще не умер. Что же про завещание так, раньше времени…»

– Вы знаете, Наташа, я завещание не делал. Поэтому ничего сказать не могу. Да если бы и делал – связан профессиональной тайной. Секрет, так сказать. Понимаете… Если в завещании о вас что-то говорится, вы в свое время все сами узнаете. Ферштейн?

– Поняла… Значит, там для меня ничего нет… – с магической железной женской логикой произнесла генеральный секретарь-машинистка Наташа. – Все этой твари – жене. А ведь она его и довела до могилы. И ей все? А мне воспоминания, как ЭТО делать в полевых условиях без душа, но с душой?! Нет, так дело не пойдет…

Связь прервалась. И у меня с Наташей по телефону, и, похоже, у бедного Пети с той же девушкой тоже, но уже по другим причинам. Я почему-то почувствовал себя виноватым. Мужская солидарность, наверное…