Добровольцы

Года молодые, куда вы стремитесь?
К планетам и звездам! А мы и не знали,
Что есть в окончаньи трудов и строительств
Не только восторг, но и доля печали.

Снесли эстакаду в последнюю смену.
В Охотном ряду не увидишь отныне
Трамвайных платформ, так похожих на сцену,
Где люди сидят на песке, как в пустыне.

Разобран копер и фанерный рабочий.
Забор превратился в обычные доски.
Но жизнь останавливаться не хочет:
Поручен нам новый объект — Маяковский.

Он станцией станет, поэт наш любимый.
Как плыть пароходом товарищу Нетте,
Так быть Маяковскому залом глубинным,
В стальные колонны и мрамор одетым.

У каждого в жизни сейчас перемены:
Направлена в Промакадемию Леля;
Акишин учиться пойдет непременно:
Не всем в академии, можно и в школе!

Уфимцев экзамен сдает на пилота,
Уже он на «чайке» взвивается в тучи;
И новая ждет бригадира работа:
Теперь в подчиненье он смену получит.

Он ходит вразвалку, веселый и гордый,
Чуть-чуть свысока он обходится с нами
И носит на лацкане новенький орден —
Пусть не Боевое (Трудовое), но Красное Знамя!

Почетное звание краснознаменца
Нам с детского сада являлось ночами
Буденновской лавой под яростным солнцем,
Борьбой пограничника с басмачами.

И вот этот орден для нас отчеканен,
Он лучшему парню вручен по заслугам,
Эмаль его можно потрогать руками
И рядом стоять с бригадиром и другом.

Пускай бригадир погордится! Не важно!
Ведь он, как и все мы, вчерашний мальчишка
В руках его книжка в обложке бумажной.
Моя — понимаете! — первая книжка.

И он говорит мне: «Написано бойко,
Показана наша подземная стройка.
И ясно видна установка комсорга —
В стихах исключительно много восторга.

Все было, пожалуй, труднее немного.
Зачем тут одни лишь веселые лица?
Не критик я, чтобы оценивать строго,
Но думаю, надо тебе поучиться.
Нужны государству и людям поэты —
Великие годы еще не воспеты».

…Особняк на Тверском бульваре,
Юный Горьковский институт.
Дверь открыта. Смелей, товарищ!
Нас науки и книги ждут.

Коротка у меня анкета,
Биография коротка.
Метростроевца, не поэта
Принимают сюда пока.

«Познакомиться не хотите ль?» —
Трубку толстую закурил
С кинофабрики осветитель.
«А зовут тебя как?» — «Кирилл.

Впрочем, можешь, если захочешь,
Костей звать меня, например.
Я картавлю, мне трудно очень
Выговаривать „л“ и „р“».

Вот скандалит парнишка вздорный
С разлохмаченной головой,
Бывший жулик и беспризорный
Из колонии трудовой:

«Это верно, я был бродяга,
А теперь я рабочий класс!
От Макаренко есть бумага.
А не примут — зарежусь враз!»

И глядит на него сердито —
С ней никто еще не знаком —
Тонконогая Маргарита
С тонким, жалобным голоском.

Вот еще пришел — погляди-ка,
Это малый не без затей,
Двухметровой длины заика,
Сочиняющий для детей.

Начинающие поэты,
Мы священным огнем горим,
И тепло нам, хоть мы одеты
Легковато для наших зим.

Со стихами тонки тетради.
Предстоит еще сочинять
Песнь о Зое, «Митинг в Канаде»,
«Дядю Степу» и «Жди меня».

В институте нету традиций,
И порядка покуда нет.
Не приучены мы учиться
Дети первых советских лет.

Дело тут не в священной лени,
А скорее в том, что как раз
В первой и во второй ступени
Все загибы пришлись на нас:

Смесь гимназии с производством,
Школьных митингов полоса.
Так ломаются у подростков
В ранней юности голоса.

Есть наука — сплошная скука,
Есть предметы и для души.
Прокатились мы по наукам,
Как по скользанке малыши.

Пионерские песни спеты,
В институте терзают нас
Неуменье вести конспекты
И неполных знаний запас.

Когда, провалившись на третьем предмете,
Я вышел на улицу, гордый и хмурый,
За мною пошли (я не сразу заметил)
Какие-то две непонятных фигуры.

Я начал шаги прибавлять воровато,
Потом оглянулся: придется ли драться?
Да это ж из нашей бригады ребята —
Кайтанов с Уфимцевым! «Здравствуйте, братцы!»

«Здорово! — ответил невесело Славка.
(Кайтанов молчит, только туча во взоре.) —
Печальная нами получена справка,
Как ты в институте бригаду позоришь».

Тут начал Кайтанов: «Ты ходишь с фасоном,
Значок метростроевца носишь в петлице,
А сам оказался дешевым пижоном,
Который форсит и не хочет учиться.

Учти, что богема сегодня не в моде.
Уфимцев, скорей отведи мою руку,
Иначе я съезжу студенту по морде —
Такую, быть может, поймет он науку».

Уфимцев не выдержал мрачного тона,
Он лапы свои положил мне на плечи.
«Поедем к Кайтановым, к нашим влюбленным,
В семейном кругу проведем этот вечер».

Кайтанов кивнул, не добавив ни слова,
И я захлебнулся такой теплотою,
Высоким приливом участья такого,
Которого я, вероятно, не стою.