Добровольцы

3 августа. Мне немного лучше. Вставать все-таки трудно. Днем, действительно, пришел за первым эшелоном транспорт «410» («Вера»). У меня как гора с плеч свалилась. Раз сдвиг действительно начался, все пойдет хорошо. У пехоты, артиллерии и других частей, благодаря отъезду конницы, будет заряд терпения на долгое время. Потом только можно будет выяснить, много ли мы сделали нашей «У.Г.», хотя бы только в смысле поддерживания настроений в корпусе. Я уверен, во всяком случае, что кое-что сделали и еще сделаем. Порой у меня, лично, бывало очень тяжело на душе. Чувствовалось, что надежды на перевозку на Балканы нет почти никакой, а здесь армия второй зимы не переживет[123].

Даже очень близким людям я не мог этого говорить. Приходилось отнекиваться и отшучиваться. Теперь, очевидно, самое трудное и тяжелое позади. Балканы для меня лично пока полная загадка. Процент коммунистов в Скупщине говорит о достаточно неспокойных настроениях. Во всяком случае, питание сейчас – вопрос жизни или смерти для армии, а на Балканах оно несравненно лучше. Порой жалко бывает смотреть, как истосковались люди по сколько-нибудь человеческой жизни. Крохотное количество (50 граммов) неважного апельсинового варенья на патоке, которое нам давали последнее время (уменьшив количество консервов с 200 на 150 г), и то разнообразило «стол». Теперь варенья больше не дают, и без него как-то скучно.

4 августа. Несмотря на страшную слабость, головокружение и боли в суставах, добрался до пристани посмотреть на отъезд кавалерии, который был назначен на 5 часов вечера. С раннего утра грузили интендантство Кавдивизии, кухни, палатки (бараки передали остающимся частям). Было несколько недоразумений с французами, которые почему-то требовали, чтобы на этом транспорте грузили только ручные вещи, а все остальное пока оставили. Комкор, как говорят (я этого не смог проверить), приказал тогда остановить погрузку, и французы сократились. Я пришел на берег в тот момент, когда уезжавшие эскадроны (всего ровно 1000 человек) были построены на площади и происходил обмен речами. Масса народа. Кавалерийское училище в качестве провожающих официально; все старшие офицеры с женами, m-me Врангель и много местного населения. Комкор сам скомандовал надеть снаряжение (сколько с этой походной укладкой было хлопот; я и теперь не уверен, что не попаду из-за нее на губу, так как все еще ее себе не соорудил) [124], и головной эскадрон под звуки марша пошел по дамбе к трапу. В этот момент произошло столкновение, которое, если бы не решительность генерала Кутепова, могло бы окончиться кровопролитием. Издали я только увидел, что французский караул пытается остановить передние ряды. Те, толкая французских солдат, прорываются вперед, кавалеристы снимают винтовки – словом, делается нечто непонятное. Кутепов бросается на дамбу. Чернокожие скрестили было штыки, но он только сделал короткое движение рукой, и они расступились. Вслед за тем комкор вернул прорвавшихся, и полк отвели обратно. Началось длинное русско-французское совещание. Я думал, что дело в оружии (все солдаты при шашках, 100 человек с винтовками, 10 пулеметов были заранее уложены в ящики и погружены на пароход, а остальное оружие передано Западному кавалерийскому полку). Оказалось, нечто совсем иное. Чернокожий в передних рядах заметил переодетую солдатом m-mе М. и с криком «Madame!» cхватил ее за плечо[125]. С этим эшелоном французы запретили везти дам; попытка провезти некоторых из них переодетыми и привела к этому, весьма для нас неприятному инциденту. Через некоторое время после выгрузки дамских вещей и маленькой перепуганной кошки, которую торжественно нес бравый драгун, погрузка возобновилась, и, наконец, после длинного ряда морских команд переполненный пароход тронулся под крики «ура» и звуки Преображенского марша. Было 19 часов 30 минут.

Был также принят ряд мер, сделавших невозможным захват корпуса врасплох. Так, например, дорога между лагерем и городом постоянно наблюдалась патрулями.

На случай тревоги имелся следующий приказ командира корпуса: «Приказываю принять к руководству: сигнал „слушайте все“ и „тревога“ относится ко всем войскам лагеря и принимается трубачами всех частей. Полки строятся на сборных пунктах своего расположения и ожидают дальнейших приказаний. Артиллерийские и конные дивизионы и инженерные роты, состоящие при полках, строятся при своих частях. Войска по тревоге выходят без шинелей с винтовками и пулеметами. Патроны выдаются только по особому приказанию моему или начальников дивизии» (издан весной; № и дата мной не отмечены).