Добрые книжки

Племянник Кондратия Степаныча не без интереса пронаблюдал за сердитыми действиями Алексея Николаевича, но так и не дождавшись кульбитов лёгкого безумства, благодушно развёл руками, показывая, что ему сейчас некогда развлекать гостей, а если есть желание с ним поговорить, то лучше бы постараться его догнать.

— Погодите, не убегайте от меня прочь, я имею отношению к вашему дяде!.. — воскликнул Алексей Николаевич.

Но суматошный племянник, казалось, и не слышал Алексея Николаевича, а выкрикнув что-то вроде «у нас на станции сегодня празднуют День Железнодорожника», чуть ли не вприпрыжку помчался к железнодорожной дороге, вынудив и притомившегося Алексея Николаевича с корявой припрыжкой бежать вдогонку.

Свинцовая тьма — столь необычная для летних сумерек — с осторожным упрямством покрыла землю, зашибленный кусок луны замерцал затерянной серебряной монеткой, а солнечный закат, нахально загнанный в угол горизонта, напоминал о себе беспомощно бирюзовыми переливами света. Шум разнузданного веселья и танцев торжествовал на этой земле и завлекал к себе народ со всех окрестных поселений.

— Ну, да тут безобразием отдаёт во всю ивановскую! — оценил эксцентричную обстановку Алексей Николаевич. — Уж ради чего не затевался бы этот праздник, но нечистой силе он явно пришёлся по нраву, и она тут в свои дудки дует!..

Алексей Николаевич уверенно приблизился к станционной платформе села Лютово и застал праздник в полнейшем безумстве. Большое собрание из женщин, мужчин и детей разного возраста дружно что-то пило, жевало, пританцовывало, обнималось и дралось, выкрикивая невероятные блудливые ругательства. Особо громоздких и неуклюжих персонажей праздника Алексей Николаевич, кажется, и распознал, поскольку они с остервенением тщились изобразить из себя некую сказку, но не вполне мог сообразить, кто же это такие, потому что становилось слишком темно, а колеблющееся пламя факелов и отблески света фонарей заковыристо искажали людские фигуры, превращая их в страшные привидения.

Вот нелепо марширующим строем тянулись, весело размахивая огромными разлапистыми ручонками, детишки в якобы русских народных костюмах и распевали хором с изощрённо-бурной всхлипывающей радостью:

Скатертью-скатертью дальний путь стелется,
и упирается прямо в небосклон.
Каждому-каждому в лучшее верится,
катится-катится голубой вагон!..

Здесь же Алексею Николаевичу представились фрагменты чьих-то силуэтов, без стеснения обшаривающие столики с выпивкой и закуской, занимающиеся кудесничеством у пылающих жаровен с шашлыками, после чего, объевшись и упившись, с воплями растревоженных самцов, ныряющие в воды огромных надувных бассейнов, разбросанных по всей станции. Счастливое визжание и фонтаны брызг дополняли их шкодливое купание. Вот Алексей Николаевич видит скопище огромных мускулистых мужиков в жгуче-оранжевых рабочих фуфайках с разводными ключами и кувалдами, обращающих всё вокруг себя в лютый зашквар и содомию. Он видит женщин — истошно полуобнажённых и вытатуированных с головы до ног яркой змеиной кожей — кружащихся друг за дружкой в диких прыжках, растерзанно потрясая длинными распущенными волосами, с игривой похотью затискивающие себя в танцующие хороводы, время от времени поднимающие оглушительный разгорячённый вой: «Гар! Гар! Шабаш! Шабаш! Прыгай здесь, прыгай там!»

— Вот уж совсем праздник железнодорожников тут не при чём. — соображает Алексей Николаевич. — Можно всякое безобразие придумать, ссылаясь на дедовские обычаи и фольклорную местячковость, но таких безобразий допускать не позволено никому!..

И вот все эти разномастные исступлённые хороводы слились в единую головокружительную оргию, проказливое сладострастие распалилось в глазах всех участников праздника, жажда похоти смешалась с жаждой крови. Пляска коряво расстроилась, пение погрузилось в визгливо бормочущий хаос, люди без разбора набросились друг на друга и принялись извиваться в противоестественном распутстве. Отдельные особи с отвратительными жалостными стонами ублажали сами себя, застыв в судорожных конвульсиях, и какие-то звери с вожделенно распахнутыми пастями влезли у них между ног, чтоб дождаться своей пищи.

И Алексей Николаевич видит, что для одной — самой старой, самой отчаянной и безобразно-жирной ведьмы — это болезненное совокупление завершается приступом кровожадности. Она рвёт ногтями собственное тело, расцарапывает себе голову и вырывает с корнями пряди волос, а затем бросается на кучку ребятишек и выхватывает самое маленькое, самое доверчиво улыбающиеся дитятко. Она зубами рвёт ему грудь, вырывает сердце, пожирает его и упивается, после чего заталкивает голову дитятки себе в промежность, выговаривая алчное: «Иди туда, откуда ты вышел!» Только здесь Алексей Николаевич сообразил, что видит перед собой не настоящее дитя, а подло изготовленную детскую куклу, словно и предназначенную для мерзких игрищ на шабаше.