Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Не трудно узнать в уваровском циркуляре последующую логику Леонтьева. Не исключено, что этот циркуляр так или иначе стал известен Константину Николаевичу и повлиял на его собственные идеи. От иных славянских народов Русь отграничило либо Православие, принятое от Византии, либо успешное и могущественное Самодержавие, павшее у иных православных народов, но создавшее из России великую империю.

«С какой бы стороны мы ни взглянули на великорусскую жизнь и государство, мы увидим, что византизм, т. е. Церковь и Царь, прямо или косвенно, но, во всяком случае, глубоко проникают в самые недра нашего общественного организма. Сила наша, дисциплина, история просвещения, поэзия, одним словом, всё живое у нас сопряжено органически с родовой монархией нашей, освященной православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной. Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами, с нашим, ещё старым и грубым вначале, славянским материалом. Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию», — рассуждал Константин Николаевич.

Именно византизм, по Леонтьеву, составляет саму сущность великорусизма и основание русского цивилизационного суверенитета.

«Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь. Византизм дал нам силу перенести татарский погром и долгое данничество. Византийский образ Спаса осенял на великокняжеском знамени верующие войска Дмитрия на том бранном поле, где мы впервые показали татарам, что Русь Московская уже не прежняя раздробленная, растерзанная Русь!

Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со шведами, с Францией и с Турцией. Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы…

Что, как не православие, скрепило нас с Малороссией? Остальное всё у малороссов, в преданиях, в воспитании историческом, было вовсе иное, на Московию мало похожее…

Византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм».

Именно К. Леонтьев сумел действительно укрепить русские притязания на Константинополь, который был чрезвычайно важным для русской геополитики, но напрямую, через «право народов», обосновать притязания было невозможно, поскольку русские в Константинополе не жили. И вот идея византийского наследия приводит (в логике К. Леонтьева) Россию к власти над Царьградом и проливами с подлинной исторической принудительностью. Россия — это настоящее Византии, а Византия — это прошлая Россия.

Леонтьева, впрочем, беспокоило, как бы победоносная Россия в 1878 году не принесла на берега Босфора всеевропейскую пошлость: «Царьград будет скоро, очень скоро наш, но что принесем мы туда? Можно от стыда закрыть лицо руками… Речи Александрова [модный адвокат, защитник террористки Засулич], поэзию Некрасова, семиэтажные дома, европейские (мещанской, буржуазной моды) кэпи! Господство капитала и реальную науку, панталоны, деревянные крахмальные рубашки, сюртуки. Карикатура, карикатура! О холопство ума и вкуса, о позор! Либерализм!» В итоге Константин Николаевич беспокоился напрасно — Великобритания не дала России взять Константинополь, а всеевропейскую пошлость принесли в неё сами турки, реформированные Ататюрком.

Леонтьевский план на устроение русского Царьграда был совсем иной: «Царьград не может стать административной столицей для Российской Империи, подобно Петербургу. Он не должен даже быть связан с Россией в той форме, которая зовется в руководствах международного права union réelle [полным слиянием], т. е. он не должен быть частью или провинцией Российской Империи. Великий мировой центр этот с прилегающими округами Фракии и Малой Азии (напр., до Адрианополя включительно и вплоть до наших теперешних границ около Карса) должен лично принадлежать Государю Императору; т. е. вся эта Цареградская или Византийская область должна под каким-нибудь приличным названием состоять в так называемом union personelle [личная уния]».

Был ли этот план исполним? Личные унии с Польшей или Финляндией добра России не принесли.

Мы можем спорить с провозглашенной Леонтьевым идеологией по частностям, но несомненно, что её центр составил одну из важнейших страниц в книге Русской Идеи.

1. Русское бесконечно важнее славизма, европеизма и т. д. Беречь надо именно русское начало, а не какую-то обобщающую нас с кем-то утопию.

2. Центр русского — это своеобычный культурно-цивилизационный тип. Та особость, которая делает нас иными относительно всего в жизни, мышлении, творчестве, государственном и военном строе.