Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Для самого Флоровского хождение по «Путям…» стало драматическим столкновением с самым влиятельным, и от того особенно опасным для русского богословия, направлением философской мысли — «софиологией», идеей «всеединства». До сих пор в популярных публицистических переложениях русской мысли можно услышать, что основная её особенность — это опора на «всеобщее», пренебрежение к частному, к индивидуальности. «Соборность» порой трактуют у нас едва ли не как власть толпы, точнее, как власть тех, кто присвоил себе полномочие от имени этой толпы говорить, прикрывая заботой о всеобщем самый беспощадный диктат злой личной или групповой воли.

В фантазиях о «всеединстве» размывались и стирались фундаментальные границы между человеком и толпой, между злом и добром, раем и адом, Богом и человеком. Всё восходило к единому началу и в единое начало должно было возвратиться. История оказывалась бессмыслицей. Индивидуальное существование, достоинство человеческой личности — злом, грехом, который надобно преодолеть.

Г. Флоровский справедливо видел в этом возрождение страшнейшего врага христианства — античного гностицизма — и вступил в решительную борьбу, которая отравила многие годы его преподавания в Сергиевском институте в Париже. Сам отец Сергий Булгаков, бывший ректором института, чьим невольным оппонентом, а порой и обвинителем выступал Флоровский, оставался к нему неизменно благожелателен. Но сторонники интеллигентской групповщины старались превратить конфликт идей в конфликт личностей. Это принесло отцу Георгию немало огорчений, но зато в этом споре выкристаллизовались его собственные философия и богословие, являющиеся, пожалуй, одним из высших достижений русской мысли.

В центре мировоззрения Флоровского лежит идея Творения. Бытие не произрастает, не развивается из неких первоначал, а приводится от небытия в бытие творческим словом Бога. А значит основы всего существующего — не случайны, не произвольны, а положены самим Творцом. Индивидуальное, частное, личное сотворено Богом, а потому имеет ценность в вечности. Разнообразие мира — не следствие отпадения одинаковых благих дýхов от божественного замысла, как учил древний еретик Ориген (полемика с оригенизмом — один из основных мотивов богословской мысли Флоровского). Разнообразие, непохожесть, — самый фундамент этого мира.

И конечная точка бытия мира — эсхатологический предел, состоит не в том, чтобы личности и вещи слились в некое неразличимое бесформенное нечто, а в том, чтобы всё достойное в творении во всей своей индивидуальности приобщилось к божественной жизни. «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом», — не уставал повторять Флоровский изречение святителя Григория Богослова.

Флоровский со всей решительностью заявляет: Библия есть история. Это священная история реальных и судьбоносных событий, а не собрание произвольно толкуемых аллегорий. Библия — это Откровение Божие, запись того как и что Бог открывал о Себе человеку. Но Откровение это именно откровение, открытость, а не система мало или вовсе непонятных намеков.

Чудо Священной Истории не в том, что Бог рассыпает по земле таинственные знаки, а в том, что Он открыто являет Себя, в том числе и среди самых, вроде бы, недостойных предметов. Не надо пытаться увидеть в числе верблюдов Авраама таинственные намеки. Надо восхититься тому, что Господь явился среди авраамовых верблюдов, а родился в яслях. И именно эти верблюды и ясли удостоверяют действительность, реальность свершившегося богоявления, тот факт, что оно произошло с нами в нашем мире, а не в некоем идеальном плане бытия.

Флоровский адаптирует к понятию христианской истории идеи Марка Блока и Робина Джорджа Коллингвуда, которые в 1940‐е гг. осуществили настоящую революцию в понимании того, что такое историческая наука. Христианство — это глубоко историческая религия, «религия историков», и потому исторический метод для христианской мысли принципиален. При этом историзм должен служить не ниспровержению, а утверждению христианства и, в частности, догмата. Ошибкой либеральной теологии было не то, что она рассматривала историческое происхождение догматов, а то, что их историчность как бы уменьшала их ценность.

«Историческое» для метафизического сознания означало «неважное», «второстепенное», «несущественное». Для Флоровского же историческое означает — действительное, конкретное, состоявшееся, фактическое, и потому не отменяемое. В конечном счете, как показывает Флоровский, христианство и есть истинное историческое мышление. Оно говорит о действительно совершившихся событиях, подчеркивает их действительность, и пытается постичь их смысл — в ретроспективе, как историю приуготовления Воплощения, и в перспективе, как историю, устремленную к эсхатологическому сбыванию мира. Христианство утверждает ценность эмпирического, исторического человека и происходящих с ним событий, потому что эти события, в конечном счете, ведут его к спасению или к гибели.