Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Когда рассуждают об искусстве, то чаще всего говорится о том, что художник «интуитивно выразил народное начало…» и «почувствовал глубоко русской душой…» Подобные формулировки не про Свиридова. Он не только тонко чувствующий и техничный, но и глубоко рациональный композитор. Музыкальная икона «Метели» получилась не потому, что «так вышло», а потому, что Свиридов долго думал над тем, что есть национальное начало в музыке, и долго работал. Его гениальность разрушает мифологему об интуитивности, иррациональности русской музыки.

Человек от самых корней травы, рожденный в Фатеже (Курская губерния) в крестьянской по происхождению семье, Георгий Свиридов воплощает собой тип музыкального интеллектуала. Не фантазера, у которого всё идет от головы, а человека такого ума, у которого этот ум сходит в сердце и думает из сердца. Его дневники — результат чрезвычайно глубокой и обширной, острокритичной умственной деятельности.

Г. Свиридов соединяет глубочайшее критическое осмысление русской действительности, русской музыкальной культуры и русского пути и талант невероятной красоты и силы изображения русской действительности — в его произведениях поют птички, бьют колокола, а в «Молотьбе» из «Поэмы памяти Сергея Есенина» он очень точно воспроизвел звуки молотьбы, слышанные в детстве, сумел передать сам дух аграрной основы русской цивилизации.

В определенном смысле, Г. Свиридов вошел не только в историю музыки, но и в историю русской мысли как глубоко консервативный русский мыслитель, защитник традиционных христианских начал в культуре, серьёзного отношения к музыке, настоящий рыцарь русскости, противопоставляющий себя и космополитизму, и самовлюбленной эпатажной «левизне», и упадочному толерантному «россиянству». Позволим себе ещё несколько цитат (см. ниже).

«Возврат к национальной традиции, не только в смысле интонационного языка, но и по существу, в смысле нравственно-этического содержания — вот истинное, новизна для нашего времени»[63].

«Путь „левизны“, путь разрушения исчерпан Русской музыкой до конца, как он исчерпан Русской культурой. Здесь нет уже ничего принципиально нового (можно насаждать это взамен старой музыки), можно только продолжать разрушение, громоздить руину на руину. Вслед за разрушением архитектуры идет разрушение театра, музыки, живописи и т. д.»[64].

«По прошествии более чем полувека выяснилось: искусство, которое считалось архаичным, устаревшим, оказалось смотрящим вперёд, необыкновенно современным, благодаря своему духовному космизму, вселенскости и грандиозности образов; в то время как искусство, кичившееся своим передовизмом, называвшее себя искусством будущего, оказалось безнадежно устаревшим, не заметившим того главного, что предстояло и, я уверен, ещё предстоит. Искусство „Футуризма“ погрязло в мелочах новизны, в технологических бытовых приметах времени, оно смотрело только вперёд себя, думая, что так же прямолинеен и жизненный путь (путь жизни)»[65].

«В начале XX века Искусство становится выразителем бездуховного начала (как минимум просто развлекательного). Да и тематически — возврат к язычеству, скифству и проч.: Стравинский, Прокофьев и др. авторы, течения. Произведения Рахманинова были последней вспышкой Христианства в Русской музыке, надолго после этого погрузившейся в мрак и находящейся в нем и по сей день. Смакование зла, всяческого уродства, воспевание дьявола, дьявольщины, убийства — всё это делалось даже не без таланта и делается до сих пор у современных эпигонов»[66].

«Искусство XX века, что говорить, внесло свой вклад в снижение уровня духовности культуры, в насаждение цинизма, скотоподобный человек стал в центре внимания искусства. Обгадить человека стало первейшей задачей искусства, тогда как искусство прошлого идеализировало русскую старину, веру, народ русский и его исторические деяния. Идеализировало Россию в целом, т. е. Государственную власть (от Бога!) — защитницу народа от иноземных врагов и т. д. Россия стала беззащитной. Её народ не охранялся более Государственной властью, а должен был сам, погибая, защищать чуждую и, в сущности, враждебную ему деспотическую власть, которой он вынужден был подчиниться под воздействием ужасающего систематического террора»[67].