Добрый доктор из Варшавы

Они идут на многолюдную набережную. Мужчины в широких, как у матросов, брюках прогуливаются с женщинами в элегантных шифоновых платьях, белых летних шляпах. Оркестр играет новомодное веселое танго, под звуки кларнета и аккордеона танцуют пары. У Миши выходной, поэтому они гуляют допоздна, едят клецки в кафе на улице Шуха. Потом выходят на залитые луной тихие ночные улицы, и Миша провожает Софию домой к площади Гжибовского. Кажется, что война где-то далеко, а затемнение – просто романтическая уловка, придуманная специально для влюбленных. Они долго стоят в арке во дворе, обнимаются, неохотно расстаются до следующего дня. В непроглядной тьме Миша идет по улицам домой, в свою узкую комнатушку. Как бы ему хотелось, чтобы София оказалась права. Но будущее пугает, ему кажется, на них надвигается что-то страшное, вот-вот нагрянет беда.

* * *

Ранним утром, с первыми лучами солнца Корчак вскакивает в кровати, разбуженный грохотом. Звуки дальних взрывов – вовсе не сон.

В дверях появляется Абраша.

– Пан доктор, они бомбят заводы в Праге!

– Должно быть, какие-то учения.

– Но по радио говорят, что началась война. На нас напал Гитлер.

Вбегает Стефа, по ее лицу все ясно и без слов.

– Это правда? – спрашивает Корчак.

– Да. Германия напала на нас. Похоже, без всякого объявления войны. Просто перешли границу на севере и послали самолеты бомбить заводы рядом с Варшавой. И что нам теперь делать?

– Жить дальше. Возможно, Данциг Гитлер и заберет, но никогда не решится на большее. Иначе ему придется иметь дело с нашими союзниками, Франция и Британия объявят ему войну. Я спущусь через минуту. Абраша, иди с пани Стефой и скажи другим, чтобы не волновались.

Корчак роется в шкафу, перебирая вешалки, и наконец достает из глубины антресолей свою офицерскую форму.

Окантовка слегка обтрепалась, но ведь эта форма видела еще Первую мировую. Видела, как покидали Варшаву немцы, задержавшиеся в Польше после короткого перемирия в девятнадцатом. И потом, два года спустя, видела войну Польши за независимость[6]. Ну а если посчитать еще войну России с Японией, в которой Корчак участвовал еще студентом-медиком, получается, что он побывал на четырех войнах.

И вот что он понял совершенно точно. В любой войне в первую очередь страдают дети.

Он натягивает брюки, с усилием застегивает их. Мешает небольшое брюшко, которое появилось у него за последние годы. Мундир же, наоборот, болтается на худой груди.

– Ну а чего ты ожидал? – говорит он своему отражению в небольшом зеркале для бритья.

Оттуда на него дерзко смотрит старый солдат с белой бородой, пронзительными фиолетово-синими глазами в лучиках добрых морщинок. Он застегивает и нежно поглаживает серебряные пуговицы на мундире.

– По крайней мере, теперь мы, поляки и евреи, будем заодно, начнем вместе бороться против этого сумасшедшего Гитлера.

Корчак слишком стар, чтобы вернуться в армию. И все же бывший майор медицинской службы достает сумку с медикаментами, проверяет ее содержимое, кладет туда побольше бинтов и коробку с пузырьками морфия. Он спускается в холл, громко стуча старыми офицерскими сапогами.

Где-то вдалеке снова грохочут взрывы. Встревоженные дети отрываются от своих чашек с молоком, перестают жевать хлеб.

– Ну-ну, просто Гитлер проснулся сегодня в плохом настроении, – говорит им Корчак. Он расхаживает по столовой, улыбается детям, успокаивает тех, кто подбежал к нему, обнимает их. Теперь, когда доктор рядом, ничего плохого случиться не может.

– Пан доктор, а правда, что самолеты у немцев из картона? – спрашивает Хая.

– А одежда из бумаги! – кричит Шимонек.

– Сущая правда, – отвечает Корчак, – даже кальсоны!

Эрвин с порога зовет его:

– Пан доктор, вас к телефону. Директор с Польского радио.

Войдя в кабинет, Корчак отвечает на звонок коротко и прохладно. Он еще не забыл боль и неловкость от последнего разговора с директором радио. Корчак тогда пришел обсудить новые идеи для своей программы, а в ответ услышал, что его еженедельные беседы по радио больше не нужны, его передачу сняли с эфира.

– Позвольте спросить, доктор Корчак, не найдется ли у вас времени прийти сегодня к нам в студию и выступить перед варшавянами? Люди в панике, и только голос Старого Доктора может успокоить их. Вы всегда умели тронуть сердце каждого.

Корчак молчит, и директор рассыпается в извинениях:

– Мне, конечно, следовало за вас тогда заступиться. Разумеется, это была месть в чистом виде, они отыгрались на вас за критику некоторых политиканов. До какого же абсурда дошли те, кто заявляет, что евреи не должны высказывать свое мнение о событиях. Но уж теперь-то руки у них связаны.

Доктор отвечает хриплым от волнения голосом:

– Конечно. Буду рад.

* * *

Корчак выступает по радио:

– Сегодня мы стоим плечом к плечу, сплотившись, чтобы противостоять великому безумию. Сегодня каждый из нас, мужчины, женщины, дети, должен внести свой вклад в борьбу с темной силой, пришедшей в наш дом.

* * *

В коридоре студии директор крепко пожимает руку Корчака: