Добрый доктор из Варшавы

– Да, они снова приходили ко мне. Ох уж эти молодежные движения со своими воинственными идеями. – Он бросает взгляд на Ицхака, который беседует с Мишей. – Вооруженное сопротивление было бы безумием. И навлекло бы беду на всех нас. Я, наоборот, стараюсь смягчить ситуацию, действовать тонко, как раз сейчас веду переговоры, чтобы освободить из тюрьмы побольше людей. Их можно устроить в трудовой лагерь, совсем недалеко, в Треблинке. Понимаешь, немцам нужны люди для работы, а что касается ликвидации целого гетто…

– Думаю, теперь все евреи стали частью гигантской военной машины Германии, – говорит Корчак. – Теперь мы не люди, а товар. Ни к чему позволять нам нежиться на пляжах, дремать или играть в бридж. Только обувь, одежда, инструменты, немного еды для работы – вот все, что нам полагается. Наши руки и ноги нужны лишь для того, чтобы немецкая машина работала.

Черняков печально кивает.

– Но как бы там ни было, о детях я позабочусь. Эти малыши увидят будущее. Для этого я сделаю все. А теперь у меня встреча с кинооператорами, которых прислали немцы. Они натащили в мой кабинет всякой всячины из синагоги – коврики, картины, свечу-менору, от которой весь мой стол залит воском. Они, видите ли, считают, что мой кабинет выглядит недостаточно еврейским. Им неинтересно снимать детские дома и бесплатные столовые. Они хотят снимать только богатых женщин рядом с голодными нищими. А теперь собираются устроить бал, чтобы показать, как мы здесь, в гетто, наслаждаемся жизнью. Нам приказали обеспечить это мероприятие провизией и найти женщин в длинных вечерних платьях, а я должен быть почетным гостем. Ну уж нет, участвовать в этом я не буду.

* * *

Позже, когда дети устраиваются спать, Корчак идет по проходам и останавливается у кровати Аронека.

Насупленный Аронек сидит, обхватив руками колени, и раскачивается из стороны в сторону.

Он бросает взгляд на доктора, присевшего рядом в темноте.

– Вы боитесь смерти, пан доктор?

– Ничто не умирает. И наше тело тоже, просто оно продолжает жить по-другому, те же атомы в новой форме. Может, это будет цветок, а может, птица. И я верю, что Бог любит нас, а эта любовь никогда не умирает.

Аронек сжимает губы и задумывается. Он кивает.

– И моя мама любила меня, – хрипло говорит он.

– Конечно, любила, Аронек.

– А если бы у меня был отец, он был бы такой же, как вы, пан доктор.

Глава 31 Варшава, 20 июля 1942 года

Несмотря на официальные заявления Чернякова, слухи о депортации не перестают бродить по гетто. Правда ли, что уже подготовлены поезда, чтобы увезти шестьдесят тысяч человек на строительство укреплений или нового трудового лагеря? Правда ли, что, если у человека есть справка о том, что в гетто у него есть работа, его не заберут?

Черняков просыпается в понедельник, этой ночью он почти не спал. Первым делом он приказывает водителю ехать на улицу Шуха в штаб-квартиру гестапо, нужно попытаться выяснить, что происходит. Он привык к нацистским методам общения, то есть к постоянной лжи, хотя если расспросить побольше разных начальников, то из их уклончивых ответов более-менее сложится картина реальной ситуации.

Евреям теперь запрещено находиться на улице Шуха. Черняков вылезает из машины и с опаской проходит мимо часовых в здание гестапо. Внутри он направляется в отдел, отвечающий за гетто, и его проводят в кабинет офицера СС Менде. В галстуке-бабочке и отглаженном костюме, с ровным треугольником белого носового платка, торчащим над верхним карманом, Черняков стоит, как того требуют правила, на почтительном расстоянии от стола Менде. Боль в голове нарастает и давит изнутри на широкий лоб.

– Господин Менде, в гетто паника, ходят какие-то дикие слухи о депортации. Нельзя ли узнать, имеется ли для них основание, действительно ли еврейский квартал будет сегодня очищен?

У хорошо сложенного, высокого Менде кроткое лицо человека, который и мухи не обидит. Его белые перчатки аккуратно лежат на столе рядом с альбомом марок.

– Уверяю вас, я ничего не слышал, – спокойно отвечает он и обращается к лейтенанту СС Брандту, угрюмому толстому человеку, который сидит в кресле и чистит ногти:

– А вы что-нибудь слышали об этом?

Брандт хмурится и качает головой.

Менде кивает головой, давая понять, что Черняков может быть свободен, но Черняков не уходит.

– А в будущем такое возможно, герр Менде?

– Повторяю. Нам ничего не известно о подобном плане.

Черняков идет дальше по коридору к начальнику управления по делам гетто комиссару Бому.

– Верно ли, что депортация должна начаться сегодня вечером, в семь тридцать? – спрашивает Черняков.

Бом тоже изображает удивление:

– Могу вас заверить, что, если бы все обстояло именно так, я бы непременно об этом знал. Спросите Хохмана из политического отдела, может, он что-нибудь слышал.

К Хохману его не пускают, но его заместитель также удивлен, узнав о слухах.

– Полная чушь! С разрешения гестапо можете через полицию порядка сделать официальное заявление о том, что любые подобные слухи беспочвенны.