Добыча

Аббас, как он себя называет, изначально был столяром в королевстве султана Типу. (Я, конечно, слышал о вероломном Типу, но, не зная взглядов Аббаса, просто кивал.) Там Аббас учился французскому языку у великого изобретателя по имени Люсьен Дю Лез. (Он произнес это имя с нажимом, как будто я должен был его знать, но я не знал.) Из Майсура он две недели шел пешком, иногда ехал на попутной телеге и добрался до Пондишери, где продавал маленькие безделушки и тиковые ящички, которые сам вырезал. Когда дела шли плохо, он попрошайничал. Он выучился английскому языку у миссионера в католической церкви, где его также кормили раз в день при условии, что он будет держаться за руки с другими местными христианами и молиться. На самом деле он магометанин.

Однажды Аббасу надоела водянистая чечевица и липкие руки, и он пошел на пристань и стал изучать корабли, запоминая странных существ, вырезанных на их бортах. У одного был хвост чешуйчатой рыбы и тело мужчины. На носу другого корабля была изображена женщина в развевающихся одеждах, застывших на месте. У некоторых кораблей украшений не было. На многих были изображены львы.

– В Англии много львов? – спросил он меня, на что я ответил, что ни одного.

Он потратил три дня на вырезание львиной головы с девичьими локонами, похожей на те, что видел на бортах кораблей. Он принес ее старшему плотнику, и мистер Гриммер был очень впечатлен, особенно когда увидел маленькое складное лезвие, которым Аббас вырезал фигурку.

Старшему плотнику нужен был второй помощник на обратный путь, его предыдущий помощник дезертировал в Калькутте. (Я никогда не знал дезертира, но сомневаюсь, что дела у него пошли в гору. За нелояльностью следует только деградация.)

И в первый же день Аббаса отправили килевать Пепперкорн. По контракту он, как и я, должен был служить пять лет.

Мы поделились своими самыми заветными желаниями. Мое: стать капитаном собственного корабля. Его: создать творение, которое переживет его и за которое его будут помнить.

Когда я спросил, что это за творение, он протянул мне небольшой предмет, который он все это время вырезал:

– Не это, – смущенно сказал он.

Небо начало светлеть. Я увидел, что предмет был маленьким китом, с гладкими боками и идеальными плавниками. Как он сделал его в темноте, я не знаю, но я буду помнить его за него.

* * *

3 октября 1802 года. Сэмюэль Лоуден прижал меня к мачте, которую я смазывал, и непринужденно спросил, что заставило меня так сблизиться с индусом. Я ничего не ответил, потому что вопрос не показался мне вопросом. Но он хотел знать, о чем мы говорили. Я ответил, что мы говорили о нашей жизни и наших семьях, как и два любых человека, у которых впереди четыре часа ночной вахты, а вокруг один жидкий мир.

– Жидкий что? – спросил Сэмюэль Лоуден, сделав такое лицо, будто я только что пукнул ртом.

Затем он сказал, что восточным людям нельзя доверять, что они кивают головой и делают противоположное тому, что обещают. Что ласкары стали бельмом на улицах Лондона, попрошайничают и унижаются на нашей земле, возвращались бы лучше к себе.

Я сказал Сэмуэлю Лоудену, что Аббас отличается от этих восточных людей тем, что, во-первых, он владеет английским и французским языками.

На это открытие – что мы с Аббасом говорили друг с другом по-французски – Сэмюэль Лоуден обвинил меня в чрезмерно близком знакомстве с индусом.

– О боже, – проговорил я, на что Сэмюэль Лоуден пригрозил мне десяткой за дерзость. Когда был жив его брат, он говорил такие вещи в шутку. Теперь же, когда в его глазах появился этот блеск, надо быть осторожным.

* * *

20 октября 1802 г. Успешно пройдя экватор, мы получили возможность отпраздновать субботний вечер. Корова и ее теленок обеспечили нам достаточное количество говядины и телятины в дополнение к свинине. Мы надели свои лучшие наряды и подняли бокалы под тост мистера Моррисона: За любимых женщин и за жен! Наш самый младший товарищ, Гордон, прокричал ответ: И пусть они никогда не встретятся! Было довольно забавно слышать это от такого молодого и неопытного человека, как Гордон, пусть он и утверждает, что был близко знаком с некой безымянной лондонской дамой.

Потом были песни, театральные номера и сценки мистера Бейзли, безжалостно изображающего фельдшера, который попой кверху ищет прореху в борту корабля, а вместо этого дает всем обнаружить только прореху в собственных штанах. Чтобы добиться анемической бледности фельдшера, Бейзли использовал муку для припудривания лица. Повар был недоволен.

Как бы я ни наслаждался свежей говядиной и хлебом – передышкой от корабельных сухарей, – я не могу слушать звуки флейты и не думать об Уильяме Лоудене. По тому, как Сэмюэль Лоуден стоит у борта, вытирая глаза большим пальцем, я знаю, что он думает о том же.

* * *