Добыча

Я подумала, что вы, возможно, захотите провести ночь с мантией и кольцом Типу. Это самое малое, что я могу предложить вам за то, что вы позволили мне провести ночь с вашим романом, который доставляет мне такое глубокое наслаждение.

Ж.

Леди Селвин прочитала записку двадцать семь раз и до сих пор не знает, как истолковать фразу доставляет мне такое глубокое наслаждение. Лесть? Преувеличение? Честность? А что, если концовка ее разочарует? Люди любят такие разные финалы историй.

Устав от собственных размышлений, леди Селвин переходит к делу – выбору платья для ужина. Она хочет выглядеть определенным образом: уверенно, выше любой критики. Но ни одно из ее платьев не вызывает нужного чувства. Одно за другим она сдвигает их по вешалке. Шелковые и тафтяные. Нет и еще раз нет, пока не доходит до последнего платья: спиталфилдский шелк, цветы на канареечно-желтом поле. В этом платье она танцевала с лордом Селвином в бальном зале Беллавии. Надев желтое, она будет чувствовать, будто делает заявление. Она извлекает платье из тени, как он извлек ее из группки девушек, ожидающих приглашения на танец, этих снобистских лондонских леди с родословной. Они смотрели на нее свысока, потому что она была не их круга. Они кидали взгляд на ее руки, будто под ногтями у нее могла быть сажа. У нее было вдвое больше денег, но без титула этого никогда не достаточно. Лорд Селвин спросил, хочет ли она потанцевать. Спросил, выйдет ли она за него замуж. И не спросил, когда в первую брачную ночь развернул ее и взял, как хозяйственное животное. Ужасно! Она рыдала. Ему было жаль, но при этом он заставил ее почувствовать, будто она единственная женщина на земле, которой не нравится, когда ее берут, как животное. Что ж, они были молоды и еще не привыкли друг к другу. Со временем они нашли общий язык, хотя это так никогда и не наладилось и всегда оставалось для нее не больше, чем рутиной.

Пошли одинокие годы: лорд Селвин отправился в Индию, чтобы сражаться в одной войне за другой. (Он обещал не влюбляться в этих кошелок, которые в тех краях выдают себя за английских леди.) Расстояние позволяло ей видеть его изъяны с кристальной ясностью, и иногда, когда она чувствовала себя особенно покинутой и раздраженной, она составляла список его недостатков. Отстраненный, бесчувственный, нелюбопытный, невнимательный, а потом вдруг – мертвый. Мертвый! Потребовались годы, много дней и ночей и дней, превращенных в ночи дозами лауданума, чтобы осознать эту потерю.

Но рядом был Рум, который следил за тем, чтобы она не приняла слишком много, не зашла слишком далеко. Он был терпелив. Тверд с посетителями. Он ждал, пока она снова сможет увидеть, каким зеленым и ярким становится мир после сильного дождя. Трудно вспомнить, как именно завязался их роман, длившийся уже не менее пяти лет. Была одна ночь, когда они проговорили до рассвета. Говорила в основном она: о своем детстве, о том, о чем никогда никому не рассказывала, даже лорду Селвину. Например, о том, как ей было пять лет, когда корсетник пришел мерить ей талию. Как она стояла на стуле у окна, раскинув руки, словно птица, собирающаяся в полет, в путешествие, к доселе не виданным чудесам света. Как первый день в корсете был сущим адом, желания заземлились, крылья подрезали.

– Не шевелись, – советовала ей мать, – дыши и не шевелись.

Рум не любил говорить о себе, но был очень хорошим слушателем. В постели он брал командование на себя, и, возможно благодаря военной подготовке, у него хорошо получалось отдавать приказы, а что еще более удивительно – ей нравилось их выполнять! Даже нравилось, когда ее брали, как хозяйственное животное, при соответствующих обстоятельствах.

Все это было так восхитительно непонятно – любовь на закате жизни.

А теперь как бы она назвала свое чувство к Руму? Привязанность, конечно. Любовь своего рода. Но испытывает ли она волнение при звуке его шагов по коридору, как раньше? Нет, они привыкли друг к другу, стали следовать заученным ритуалам, маршировать к той негласной договоренности мужа и жены со всем ее собственничеством.

Она возвращает платье из спиталфилдского шелка в шкаф – в конце концов, оно слишком старомодно, с этими своими панье и кринолином, не говоря уже о том, что мало. Ей приходит в голову идея.

Очень осторожно она раскрывает рукава халата Типу. Такое чувство, словно она приветствует призрака, приглашает его на танец. Сняв свой халат, она продевает руки в рукава, похожие на колокола, застегивает все серебряные крючки и ушко спереди, завязывает халат на талии. Наконец она надевает кольцо из агата на указательный палец, куда оно подходит лучше всего. Все ее тело трепещет от смелости происходящего – она, дочь угольного барона, носит халат и кольцо Типу Султана! Это если верить Жанне…

У зеркала леди Селвин переводит дыхание.