Добыть Тарковского

Джунгли, они... Как бы вам сказать... Будто в пэтэушном Ботаническом саду все на стакан подсели, месяц пили, ни хера не делали, а потом тебя туда вечером впихнули и заперли. Примерно такая хуйня там происходит. Витиеватая. Правильную палку мы быстро нашли. Метров двести прошли и нашли. Лес, хули. Трудно не найти палку. Не знаю даже, каким ебланом надо быть, чтобы не найти в лесу палку. Только она не ломается, сука. Гнулась сначала, а потом давай мочалиться, как рябина толстая, только не рябина. Ребристая такая. Деревце. С бороздками. Бессучковое. Сука, но бессучковая. Посохоподобная. Крутить стал. Рябину если покрутишь с натяжкою, полюбасу отдерешь. А эта не отдирается. И так ее, и сяк, и наперекосяк. Пошли, говорю, Тома, на берег, камень острый искать. Кивнула. Только ты, говорю, впереди иди, чтобы я тебя видел. Я свой камень, каким фрукты срезал, выкинул. Это рефлекс. Горожанину камень нахер не нужен. Для горожанина камень — лишний элемент. Он им если и попользовался, башку, предположим, кому-нибудь проломил, то с собой таскать не будет. Не потому, что это орудие преступления, а потому, что... Много вы в Перми людей с камнями видели? Лично я таких оленей не встречал.

Не знаю. Пока назад шли, я от Томы глаз не мог оторвать. На меня какая-то гиперответственность свалилась. Захотелось к груди ее прижать, гладить по волосам и никуда не отпускать. Вы не подумайте, я не сопелька. Сами вы сопелька. Просто я от крушения отошел и вдруг понял, что мы с ней совсем вдвоем остались. Когда в обществе живешь, всегда есть варик. Не эта, так та, не та, так эта. А тут... С исчезновением людей цена другого охуеть как возрастает. Мир скукоживается. Или заостряется. «Скукоживается». Как тебе такое словечко, месье Сартр? Когда на берег из джунглей выходишь, первые шагов пять страхово. Такое чувство, будто джунгли тебе в спину смотрят. Куда-то между лопаток. Плечами поводишь, а чего поводишь, хуй его знает. Нервы. Подходящий камень Тома нашла. Большой такой, остренький, но недостаточно. А потом мы вообще здоровенный нашли. Я большой взял и швырнул в здоровенный. Фартануло. Большой раскололся, и краешек совсем острым получился. С зазубринками такими. Но это даже хорошо, потому что пильнуть можно. Как бы рваную рану мочалу древесному нанести. Это как с махачем. Просто пырнуть ножом мало. Лучше пырнуть и лезвие повернуть. Во-первых, боль адская. Во-вторых, рана не закроется. Не знаю, почему я про это вспомнил. На жестокость, видимо, настраивался. Она обычно у меня в глубине сидит, а тут я решил ее поближе к поверхности выволочь. Если, например, ягуар на нас с Томой выпрыгнет, моя жестокость выпрыгнет на него. Понятно, что ягуару на мою жестокость глубоко похуй, но я хотя бы не побегу. Ништяк, говорю, камушек. Айда, Тома, палку терзать.

Вернулись. Тяни, говорю, изо всех сил. Красивые у Томы руки. Круглые, но крепенькие. Неизнеженная женственность. Целовать охота. Хорошо, что мы работаем. Когда работаешь, некогда думать. Тома натянула ствол. Я встал на колени и заелозил камнем. Туда-сюда, туда-сюда. Пошло дело. Через полминуты Тома чуть не упала, а я разжился заебательской палкой. Правда, мотня на конце осталась. Как метла Гарри Поттера. Нимбус, блядь, 2000. Засунул между ног. Садись, говорю, Тома, улетаем к чертям с этого острова. А она такая: я не Тома. И руки на груди важно скрестила. А кто ты? — спрашиваю. Гермиона Грейнджер. Я хохотнул. Не унывает девочка, умница. Запрыгивай, говорю, Герми! Запрыгнула. Ну, как запрыгнула. Ногу перекинула и встала за моей спиной. Обхвати, говорю, меня руками, а то слетишь. Обхватила. Ву-у-ух! Полетели. Домой, в Пермь. К родителям и друзьям. Вот я гоню. Побежали на пляж. С палкой между ног не особо, кстати, разгонишься. От этого еще смешней. Экспелиармус! — ору. А Тома: вингардиум левиоса! А я: экспекто патронум! А она: сектумсемпра! Ты чего, говорю. А она: чего? Это темное заклятие, его Северус придумал. А Тома помолчала и отвечает: разве Северус Снегг темный? А я по-дамблдорски так: после стольких лет? А Тома такая: всегда. Пиздец что такое.