Добыть Тарковского

Тем временем женщина все озиралась и молчала. Официанту надоело ждать ответа. Он предложил ей сесть за столик по соседству с моим. Женщина метнулась к вешалке, разделась и села на диван. Даже не села — опустилась едва-едва, на самый краешек, выражая почтение к богатой обивке. Официант подал меню. Он тоже распознал в женщине нетипичного посетителя и смотрел на нее прозрачными глазами. Он был приличным юношей, но если б он был неприличным юношей, если б он был искренним, он бы сказал: «Не про ваш кошелек наше заведение, мамаша. Топали бы отсюда в какую столовую, ели бы себе котлету, а то мозолите глаза людям с деньжатами, прямо стыдно за вас». Конечно, если б официант такое сказал, я бы раздавил его как тлю. Я бы бил его поленом между ног на заднем дворе, чтобы воспроизвести сцену из кинофильма «Антихрист». С другой стороны — можно ли винить официанта, когда женщина действительно жалкая?

Она смотрела в меню, а я смотрел на нее. Темную акриловую кофту усыпала перхоть. Болоневые штанины визгливо елозили друг об друга, стоило ей пошевелиться. В кофейнях все диваны мягки до невозможности. Их будто создал ребенок, тактильно представляя сидение на облаке. По-свински, нагло, распущенно, широко расставив ноги надо сидеть на таких диванах, как бы предлагая свои гениталии неразборчивому миру. Лижи, соси, витийствуй! Ударь линейкой. Я тут, я жду, я готов! Женщина этого не понимала. Бедность пробралась в ее потроха и там окаменела. Женщина не могла расслабиться, дать себе волю. Она сидела на мягчайшем диване с абсолютно прямой спиной. Жидковолосый суворовский гренадер, сточенный напильником под сердцем. Иногда я завидую ящерицам. Если б мы могли отбрасывать память, как они хвост, какими бы счастливыми мы стали. Тупыми, лоботомированными, но счастливыми.

Женщина заказала завтрак. Достала кошелек. Красный. С лаковыми проблесками посреди лохмотий кожзама. Она сначала заказала, ведомая гордостью бедняка, а теперь пересчитывала деньги. Хватит ли? Уеду ли? Пряничек внучку хотела купить. А нету внучка. Какой внучок? И внучки нету. Дочь полгода уже не звонила. Женщина вытащила телефон. Вдруг пропущенный? «Нокиа» черно-белая. А глаза подслеповатые. Помешай-ка краску перфоратором в ведре, поелозь-ка валиком туда-сюда, потаскай-ка банки двадцатикилограммовые. Брызги, надышалась, возраст. Вон как под ногти въелась, не отмоешь. А пропущенного нет. Ни от дочки нет, ни от кого нет. Женщина пролистнула записную книжку и замерла. Неужели позвонит? Неужели насмелится? Я навострил уши. Какой профиль! Складка глубокая возле губ. Дуги надбровные нависают. Волнение рук сообщилось лицу. Черты задышали жизнью. В эти секунды я любовался женщиной вполне чистосердечно. Не решилась. Не насмелилась. Опала рука, спрятала телефон в сумку.

Сумка с кошельком гармонирует. Есть потребность в красивом, а понимания красоты нет. Есть желание выглядеть женственно, а женственности нет. Есть тяга к хорошим вещам, а денег на них нет. Ничего уже, в сущности, нет. Кашку разве что не по чину поклевать. Или телефон по вечерам на стол выкладывать и смотреть на него внимательно. С алкашом дворовым спутаться. В ванной выть, как псина, когда совсем накроет. В храм ходить по воскресеньям, чтобы там ничего не понимать. Раз в полгода к сыну на свиданку ездить. Опять деньги просить будет, пересидок. Что там еще? Да, собственно, всё. Ну, диабетик, может, побеспокоит. Прикует, стреножит, обкорнает, как городскую акацию, только снизу. Боль. Много боли. Каждую минуту, каждую секунду. Как Ахиллес Гектора — погонит, повалит и добьет, как захочет. Трах-тара-рах! Бац!

Пока я все это думал, женщине принесли рисовую кашу с фруктами и чашку кофе. Ела она благовоспитанно. Так едят люди из высшего общества в американских фильмах. С наносным достоинством, за которым прячется биографическое унижение. Доела. Убить ее? Молиться за нее? Дать ей денег? Убедить позвонить дочери? Заказать бутылку вина? Купить путевку в Турцию? Подсесть и поговорить? Я ушел в туалет, наметил план действий, а когда вернулся, женщины нигде не было. Я пожал плечами, расплатился и отправился домой. Не на такси — пешком. Летел буквально по Компросу. Лужу даже перепрыгнул. С разбега. Гигантскую.

И биться сердце перестало

Ходил раньше из Москвы в Пермь скорый поезд «Кама». Его в честь реки назвали, которая так полноводна и величава, что в этом, признаться, и не нуждается. В том поезде много кто ездил, а некоторые даже умирали. Например, закамский шансонье Сергей Наговицын, земля ему пухом. «Закамский», потому что в Перми на правом берегу район такой есть. Отшиб, глубинка, придаток заводской. Я сам там проживал. Там много кто проживал, да не все выжили. Дикое место. Раздолье, казалось бы, а на поверку тупик, где все мечутся, а место свое найти не могут, и оттого бесятся, и впадают в раж. Оттуда же был Андрей Панкратов. Статный парень. Если, к примеру, на улице по головам глазами водить, то Андрею точно в грудь упрешься.