Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь»

Все это время я была парализована острым чувством голода. Когда в 1940 году немцы организовали гетто, первым делом они ввели ограничение на питание. Предполагалось, что в месяц мы сможем выжить всего на 2,5 кг хлеба и 200 г сахара на человека. Большинство взрослых людей могли бы протянуть на таком пайке неделю, не больше. Сначала немцы запретили нам покупать мясо у мясников. Затем они ограничили доступ к хлебу. Часы работы пекарен были ограничены. Женщины вставали с постели посреди ночи, чтобы встать в очередь за булкой, рискуя быть застреленными, если их поймают на улицах до окончания комендантского часа. Иногда они возвращались с пустыми руками. Иногда они вообще не возвращались. Шли месяцы, запасы продовольствия уменьшались. Для того чтобы самые нуждающиеся не умерли с голоду, была организована выдача скудного, но горячего питания.

Я помню, что мне было трудно ходить. Я медленно развивалась, вероятно, потому что мой организм в то время был лишен витаминов, как раз тогда, когда его нужно было лелеять, развивать, оздоравливать. Из-за постоянного недоедания я даже до четырех лет не очень хорошо ходила. Пребывание под столом в течение столь длительного времени, вероятно, также препятствовало развитию моих костей и мышц. Должно быть, я отчаянно нуждалась в кальции, необходимом для плотности и прочности костей. Когда я вылезала из-под стола, то ходила по квартире, облизывая стены. Должно быть, так я интуитивно пыталась извлечь кальций из мела в штукатурке. Мама пыталась отучить меня от этой привычки.

— Ты опять облизывала стены, — говорила она.

— Нет, не облизывала, — отвечала я.

— Не лги мне. Я вижу следы от языка. Стена-то мокрая.

Она даже иногда порола меня. Конечно, это было не больно. И при первой же возможности, как только она поворачивалась спиной или выходила из комнаты, я снова начинала облизывать стены.

Все страдали от усиливающегося голода. Самые отчаявшиеся родители отправляли своих детей за пределы гетто в поисках пропитания, несмотря на угрозу смерти — нацисты убивали евреев без самого элементарного судебного разбирательства.

Сквозь стены, сквозь дыры, через сторожевые посты,
Через провода, через завалы, через заборы:
Голодный, смелый, упрямый
Я убегаю, бросаюсь, как кошка.
В полдень, ночью, на рассвете,
В метели, в жару,
По сто раз на дню я рискую своей жизнью,
Я рискую своей детской шеей.

Никто не описал мужество, проявленное еврейскими детьми в те годы, лучше, чем польская поэтесса еврейского происхождения, Генрика Лазовертувна, в своем историческом произведении «Маленький контрабандист», написанном в 1942 году в Варшавском гетто, где она жила и умерла. Стихотворение как раз посвящено детям-контрабандистам, выживавшим и погибавшим в Варшаве: в нем отдается дань уважения каждому из ребят, из разных гетто в многочисленных городах, оккупированных нацистами, включая Томашув-Мазовецки.

Под мышкой у меня холщовый мешок,
За спиной рваная тряпка;
Бегу на своих быстрых молодых ногах
Со страхом в сердце.
Но я вынесу все;
Я выстою, что бы ни произошло —
Чтобы завтра вы все могли поесть хлеба.

Скорее всего, некоторые родители посылали детей за помощью к своим бывшим соседям, полякам, сочувствующим евреям. Другие давали им деньги или ценные вещи, чтобы те обменяли их у поляков по ту сторону колючей проволоки. Нередко дети также выносили письма, в попытке донести до внешнего мира информацию о масштабах наших страданий. Люди надеялись, что, раз дети малы, у них было больше шансов остаться незамеченными. Ну а если бы их поймали, в доме становилось на один рот меньше.

Сквозь стены, сквозь дыры,
Сквозь кирпичную кладку,
Ночью, на рассвете, днем,
Голодный, смелый, хитрый,
Тихий, как тень, я мчу вперед.

И, если рука внезапной судьбы

Схватит меня на каком-то этапе игры,
Это всего лишь обычная ловушка жизни.
Мама, не жди меня. Я не вернусь к тебе,
Не зови меня издалека.

Австриец по имени Иоганн Кропфич обычно поджидал у потайного входа в гетто и стрелял в детей, когда те возвращались со своей добычей. Их тела переносились на еврейское кладбище и бесцеремонно закапывались в безымянных могилах. Все, что слышали их родители, — это отдаленный выстрел в ночи. И ребенка больше нет.