Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь»

Слева всех ждала немедленная смерть. Rechts — направо — означало жизнь.

Мужчина ахнул, осознав чудовищность только что вынесенного приговора. Но он взял себя в руки, пропустил пятерых членов своей семьи через ворота и пошел по тропинке налево. Я смотрела, как они идут рядом с церковью, по каменной дорожке, за небольшой группой деревьев. Там они сели на холодную землю, прижавшись друг к другу, вместе с остальными Проклятыми Евреями, направлявшимися к вагону для перевозки скота и, как мы теперь знаем, далее в лагерь уничтожения Треблинка.

Офицер гестапо проследил за их семьей через плечо, затем посмотрел на нас. Со своего наблюдательного пункта в маминых объятиях я смотрела сверху вниз на человека в форме, закутанного в свою толстую шинель, уютную и теплую. Мы стояли перед ним, дрожа от страха и холода на морозном ветру. Я не могла разглядеть его глаз. Но когда он наклонил на бок голову, чтобы посмотреть на моих родителей, я прекрасно разглядела эмблему на его фуражке. «Какая странная птица», — подумала я. Я видела ее раньше, но так близко — впервые. Рядом с блестящим козырьком, над которым красовался Reichsadler, имперский орел нацистской Германии, был изображен ухмыляющийся серебряный череп со скрещенными костями, голова смерти.

Гитлер присвоил себе геральдическую эмблему Древней Римской империи. Его территориальные претензии скопировали многие римские завоевания античных времен. Но он украсил своего имперского орла свастикой, унизив цивилизованное наследие Рима.

Офицер гестапо, сидевший за столом перед нами, был современным варваром, приодетым в безукоризненный нацистский костюм. Он подражал Калигуле, деспотичному римскому императору первого века, который использовал большой палец, чтобы диктовать судьбы побежденных гладиаторов. Сколько других Калигул в униформе сидели за такими же столиками в еврейских поселениях и гетто по всей Центральной Европе, мановением пальца решая, кто может пройти прямо через врата жизни, чтобы стать рабом, а кто пойдет налево, к вагонам для скота, перевозящим их прямо в ад?

— Wie viele?[7]

Мой отец ничего не сказал. Мама тоже на мгновение заколебалась, потом перевела дыхание.

— Три, — сказала она, протягивая руку за спину и отталкивая племянниц.

— Rechts, — ответил офицер, повернув большой палец. Мой отец шел впереди. Мама поставила меня на землю.

— Возьми папу за руку, — сказала она.

Я сделала, как сказала мне мама, и сразу же почувствовала себя в безопасности: от большой, теплой руки, обхватившей мою, шло невероятное утешение. Мы прошли через железные ворота и пошли по дорожке направо от офицера к небольшому кладбищу. Вместе — мама, папа и я — вышли на церковный двор.

Я оглянулась и увидела двух своих маленьких сестренок, стоявших в одиночестве, пока кто-то не забрал их. Больше их никто не видел.

Самое страшное, что этот офицер гестапо даже не взглянул на документы моих родителей — очередная отвратительная иллюстрация того, как мы могли принимать только плохие или худшие решения. Откуда моя мать могла знать, что нацисты не станут изучать документы? Почему он не проверил их в этот раз? Обычно они были такими привередливыми…

Маме пришлось принять молниеносное решение. У нее не было времени обдумать все варианты. Каждый шаг делался инстинктивно. С самого начала и до самого конца Холокоста мама прежде всего заботилась о моем выживании. Как и мой отец. Благодаря им я вошла в число тех немногих переживших Шоа еврейских детей из Томашув-Мазовецки.

В возрасте четырех лет я не понимала той цены, которую заплатили мои родители. Однако много лет спустя, когда я стала достаточно взрослой, чтобы понять, мама расплакалась и рассказала мне об офицере гестапо, сидевшем за этим столом.

— Он даже не открыл эти чертовы бумажки. Я убила детей своей сестры. Я отпихнула их от себя. Как я могу забыть их лица? Я отправила девочек на гибель.

Этот вечер стал поворотным моментом в жизни мамы, от которого она так и не оправилась. До самой смерти ее мучили гипотетические вопросы «Что, если бы?» Что, если бы она сказала, что нас было пятеро, а не трое? Были бы они все еще живы? Но в тот день не было времени размышлять о смертном приговоре, вынесенном моим двоюродным сестрам. Ее первоочередной задачей было сохранение наших жизней хотя бы в течение следующих нескольких горьких часов.

Глава 5. Церковный двор

Еврейское гетто, Томашув-Мазовецки, оккупированная немцами Центральная Польша

31 ОКТЯБРЯ 1942 ГОДА / МНЕ 4 ГОДА

Мы прошли через первый этап отбора, но до безопасности было далеко, как никогда.

На церковном кладбище мама, должно быть, чувствовала себя невыносимо одинокой. Убедившись, что мы прошли мимо офицера, мой отец был вынужден покинуть нас и вернуться к своим обязанностям по депортации евреев из гетто Томашув-Мазовецки. Людей повели колонной к железнодорожному вокзалу. У них отобрали обувь и вещи, затолкали в фургоны для перевозки скота.