Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь»

Нам приказали встать на колени, и я опустилась на землю рядом с мамой. Через некоторое время я смогла подвинуться и сесть на колени к ней. Она склонилась надо мной и прошептала слова ободрения — добрым, нежным голосом:

— Тола. С нами все будет в порядке только до тех пор, пока ты не закричишь и не пошевелишься. Веди себя как можно тише.

На церковном дворе воздух был наполнен стрельбой и криками ужаса и боли. Вокруг нас происходила резня. Мама наклонилась ниже и прижала меня к себе еще крепче. Мое лицо почти касалось земли. Я чувствовала мамин вес на своей спине. Хоть она и была худой, но для меня казалась тяжелой. Я не видела, что происходит. У меня звенело в ушах. Солдаты, должно быть, стреляли из тех устрашающих новых ружей, которые я заметила, когда нас вели по улицам. Они стреляли пулями гораздо быстрее, чем винтовки. Мамино тело непроизвольно вздрагивало и дергалось при каждом взрыве. Навязчивые крики сопровождали металлический грохот орудий. Химический запах висел в воздухе и заполнял мой нос.

Все это время, несмотря на свой собственный ужас, мама продолжала пытаться успокоить меня. Она делала все возможное, чтобы стать моим физическим и психологическим щитом. Одно ее хрупкое тело ограждало меня от града нацистских пуль. Немцы были капризны. Малейшее раздражение, и немецкие пальцы на спусковом крючке готовы были сжаться мгновенно. Мама старалась казаться маленькой и незаметной. Я чувствовала ее беспокойство; она старалась не привлекать внимания к себе и, следовательно, ко мне. Я находила утешение в том, что прижималась к ее коленям. Ее прикосновения всегда придавали мне силы и ощущение безопасности.

Я чувствовала, как колотится ее сердце, помню это ощущение, как будто это было вчера. Ее тело дрожало от страха и горя, осознания того, что ее сестра и племянницы умрут, если этого еще не произошло к тому моменту. Она не издала ни звука, несмотря на то что, без сомнения, беспрестанно кричала внутри от боли из-за своего поспешного решения отказаться от девочек. Что бы сказала ее сестра, увидев, как мама отцепляет детские ручки со своей юбки. Мама сдерживалась, чтобы не зарыдать вслух, но я чувствовала, как ее слезы капают мне на лицо.

Всякий раз, когда в моей памяти всплывают те ужасные дни, мое бесконечное почтение к матери взмывает внутри новой силой. Образ, который я храню и лелею, — это не только моя собственная мать, защищающая меня, но и обобщенный образ любой матери, в любых обстоятельствах верной древнему завету защищать своего ребенка, чего бы это ни стоило. С момента сотворения мира женщина носит своих детей в своем чреве, в своей душе, и охотно пожертвовала бы собой, чтобы продлить своим чадам жизнь.

Гитлер пытался уничтожить евреев, истребляя их детей. Так что моя мать не просто пыталась сохранить свою собственную семью, спасая меня. Ее борьбу за мое выживание можно считать актом неповиновения от имени всего своего народа. В условиях полного уничтожения даже один ребенок смог бы стать спасательным кругом для еврейской нации. Пытаясь спастись на кладбище у стен церкви Святого Вацлава, мама и представить себе не могла, что к концу Холокоста 150 членов ее семьи погибнут и что единственным человеком, который останется в живых, чтобы рассказать ее историю, буду я.

Я чту свою мать каждый день своей жизни. Я вижу мою Рейзел настоящей ветхозаветной праматерью Рахилью, которая защищала и оплакивала своих детей и вошла в историю как универсальная икона материнства. Символическая мать нации, Рахиль плакала о детях Израиля, когда их отправляли в изгнание. Мамины слезы, которые пролились на меня на кладбище, были такими же жгучими, как и слезы Рахили.

Тогда я с радостью принимала постоянную защиту моей матери. Я вспоминаю это чувство облегчения одновременно со звуками геноцида, которые так и звучат в ушах. Смазанные ружейные затворы задвигают патроны в патронники. Гортанные оскорбления и проклятия оформляют совершение убийства. Затихающее вдали ритмичное пыхтение паровоза, медленно направляющегося на север.

Почему меня не застрелили? Тогда мне казался чудом тот факт, что я выжила в этой бойне. Стрельба, казалось, продолжалась вечно. Я попыталась заглушить шум волевым усилием и всем сердцем возжелала, чтобы стрельба прекратилась. И тогда это произошло. Звон ослаб. Способность слышать постепенно вернулась. Моим ушам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к наступившей леденящей тишине, хотя на церковном дворе было не так уж и тихо. Отовсюду доносились стоны и плач, люди тщетно пытались подавить их. Я по-прежнему ничего не видела, но чувствовала агонию, охватившую выживших.

Через мгновение я почувствовала, как моя мать расслабилась и немного приподнялась. Давление ослабло.

— Они перестали стрелять, Тола. Можно больше не бояться, — прошептала мама. — Они больше не будут стрелять. Они убили достаточно людей.

Откуда она это знала? Невероятно, но она оказалась права. Бойня закончилась.