Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь»

Мы делились личными историями небрежно, ведь трудности и невзгоды были совершенно обычным делом. Иногда истории перемежались героическими эпизодами кражи еды, бегства от врага и помощи партизанам. Нас объединяли чувство гордости за преодоление преград и общая решимость стать частью замечательного общества, которое открыло нам свои объятия тогда, когда так много других стран отгородились от нас поднятым мостом. Мы также чувствовали необходимость защищать друг друга от доминирующей культуры Америки, пока каждый из нас не будет готов полноценно влиться в нее. Американские дети нас не приняли. Мы говорили с акцентом, наша одежда была старомодной, и мало кто из нас участвовал в школьных спортивных состязаниях, потому что многим приходилось работать в свободное время, чтобы помогать родителям деньгами.

Тем не менее нам тоже было очень весело. Многим из нас первый раз в жизни выпала возможность свободно продемонстрировать свою многогранную юношескую натуру. Мы проводили дни на пляжах Кони-Айленда и Рай, прибрежного городка в северной части штата Нью-Йорк, а вечера проводили на собраниях. Несмотря на проблемный эмоциональный багаж, результатом такой дружбы стали множество романов и последующих браков.

Вливание в обширную американскую культуру требовало времени. Я снова попробовала изменить имя и начала представляться как Тоби. Это имя было американским, коротким, непритязательным и легко запоминающимся. На этот раз я с удовольствием оставила свое прежнее имя, а вместе с ним, как я надеялась, и свои болезненные воспоминания о войне.

Мы говорили на том варианте языка, который словарь определяет как Yinglish — английский с вкраплениями фраз на идише. Большинство из нас не собирались поступать в колледж, потому что нам нужно было работать и помогать родителям. Я была исключением, так как папе удавалось наскрести денег на жизнь. Я надеялась, что смогу получить высшее образование, потому что Бруклинский колледж был бесплатным. Мне просто нужно было найти способ оплатить учебники. С деньгами дома было очень туго; мы никогда не ели даже в самых дешевых ресторанах, а покупать закуски у уличных торговцев было верхом роскоши.

Но ничто в моей жизни не имело такого значения, как Майер Фридман, тот самый первый мальчик, которого я встретила в еврейской школе. Он жил примерно в двадцати кварталах от нас, и я часто таскалась туда с одной из своих лучших подружек, просто чтобы посмотреть на свет в его закрытом окне.

— Но ты же и так видишься с ним каждое воскресенье, — протестовала она.

— Это ерунда, — отвечала я ей. — Мне нужно видеть его каждый день.

— Но здесь ты с ним не видишься, — возражала она. — Окно-то его закрыто.

— Пусть так, — отвечала я. — Но я могу представить, что он за ним стоит.

Майер постоянно занимал мои мысли. Семейная история повторилась: я присоединилась к сионистской группе только для того, чтобы быть поближе к нему, через двадцать лет после того, как моя мать сделала то же самое, чтобы получше узнать моего отца.

Группа под названием «Habonim» позиционировала себя как молодежное культурное движение, приверженное социальной справедливости и сионизму, созданию и защите израильского государства. Их встречи служили платформами для мощных дебатов об эгалитаризме, политике и правах человека. Всякий раз, когда Майер произносил речь, он казался мне особенно завораживающим и харизматичным — он блестяще анализировал ключевые религиозные и общественные вопросы. Его уверенность в себе и знания тянули меня к нему на всех уровнях: физическом, эмоциональном и интеллектуальном.

Когда я училась на втором курсе, Майер окончил Университет Стайвесант, одно из самых престижных учебных заведений в стране с уклоном в математику и естественные науки. После этого Майер поступил в Купер-Юнион — бесплатный частный университет, который привлекал лучших абитуриентов со всей страны. В то же время он был принят в MENSA, общество людей с высоким уровнем IQ. Наши чувства друг к другу усилились, но почему-то ни один из нас не выражал их. Я надеялась выйти за него замуж и жить в кибуце в Израиле, при этом держала свои мечты при себе.

Дома я своими оптимистическими планами не делилась — там жизнь представляла собой постоянную борьбу за выживание. Папа открыл небольшую мастерскую по пошиву одежды. Шитье одежды на заказ как для мужчин, так и для женщин было далеко не прибыльным делом, и он работал по многу часов. Отсутствие папы и мои растущие интересы вне дома усугубляли мамино одиночество и депрессию. Она больше не могла работать из-за ухудшения своего здоровья. Ее продолжающиеся изнуряющие головные боли, вызванные избиениями в Освенциме, привели к домашнему заточению. Она больше не выходила в окружающий англоязычный мир и даже начала терять язык.