Дочь бакенщика

— Ведь двое суток будет скоро, дедушка. А он всегда в тот же день оборачивался. Белая вон как шумит, не перевернуло ли у него лодку, дедушка?

— Полно… Мыслимо ли это… Уж волнам-то Белой руки твоего отца не поддадутся.

Ильсеяр, словно боясь, не подслушивают ли их, едва слышно прошептала:

— А если схватили его?

Это, конечно, было вполне возможно. Вскоре после того, как партизаны отплыли на пароходе, сюда нагрянули жандармы. В будке целый день стоял невообразимый шум. Ни за что, ни про что повесили старика бакенщика с верхнего участка. Да еще старухе его строго-настрого запретили раньше чем через неделю снимать его тело. «Смотри, бабка, ежели наперед сроку снимешь, самое повесим!» — грозился жандарм. Добрались и до лесника Андрея, увели… Не миновать бы и Мэрдану виселицы или тюрьмы, да выручила хитрая выдумка Костина. Когда партизаны уже подготовились отплыть на пароходе, Мэрдан, по совету Костина, побежал в штаб белых. Там он в изнеможении упал со словами: «Меня к вам с парохода, который сидит на мели, прислали. Спешите, на пароход напали партизаны».

А пока из штаба прибыл вооруженный отряд, и от парохода и от партизан след простыл. Так или иначе, но хитрость удалась, Мэрдана не тронули.

Только мало ли какая продажная душа могла затесаться в толпу крестьян, помогавших партизанам. Разве можно поручиться, что никто из них не побежал в тот же штаб и не открыл всей правды? И Мэрдана могли схватить в городе, когда он выполнял тайные поручения Костина…

Дед Бикмуш все время думал об этом, но ничего не говорил Ильсеяр, старался успокоить ее.

— Да нет, — после некоторого молчания сказал он, — Мэрдан поехал с бумагой от пристани, получать лампы и стекла для бакенов… Спросят его: «Ты кто?» — «Бакенщик». — «Куда направляешься?» — «Туда-то, мол, и туда-то». — «Документ?» — «Пожалуйте», — он и вынимает пристанский квиток…

Ильсеяр посветлела.

— И то верно, дедушка. Тогда расскажи что-нибудь. Хоть про помещика Салимхана, а,  дедушка!

— Разве я не все тебе про него рассказал?

— А ты про его собак…

— Про то не стоит, внучка, плохой сказ, милая. Как вспомню, так в сердце и заскребет.

— Все равно расскажи, дедушка, ну, пожалуйста…

— Вот дернуло меня за язык… Еще, пожалуй, во сне тебе приснится, напугаешься.

— Нет, нет, дедушка.

— Ну так и быть, слушай.

Дед Бикмуш прикурил от фонаря погасшую трубку и начал свой рассказ.

— Действительно, был он злодей из злодеев. Ежели кто и называл его по имени, которым мулла его нарек, так это небось и были отец с матерью да жена. А в народе его прозвали Залимхан, «залим» — это тиран, стало быть. У изверга того всегда водилось десятка с полтора собак. Что ни собака — отдельное помещение. Да не вроде конуры твоего Актуша. Из ладных сосновых бревен, каждое не меньше, пожалуй, чем наша будка. Кормили их только свежей говядиной. Так собаки набаловались, что, коли с душком мясо, не принимали. А что собаки не ели, батракам шло на питание…

— Ой…

— Да это что… Он, проклятый, заставлял баб деревенских грудью щенят кормить. Ощенится собака, тут же посылал своих людей по деревням. Те и волокут самых что ни на есть здоровых баб, у которых грудные дети. Выходит Залимхан к ним и своими руками щенят распределяет: каждой по два щенка. «Ваша, — говорит, — голь и так вырастет!» Бабы — в голос, крик, слезы… А у помещика свой суд… Настращает, розог надает… Вот бабы и смирятся. Слезами заливаются, бедняжки, а щенят кормят. Свои детки в это время без материнского молока с голоду пухнут, помирают…

— Зачем же он делал так, дедушка?

— Хотел будто собакам человечий разум дать. Дал, как бы не так… Вот один мужик, которого забрали в солдаты и не успели еще отправить из города, попросился на побывку домой. Пришел, а жены нет в избе. Двойняшки у них были. Те лежат посиневшие, с раздутыми животиками, ножками сучат. А недавно еще были прямо как картинки. Спрашивает солдат у старой бабки: «Где Василиса?» Плачет бабка, отвечает: «Вот уже два месяца, как щенят кормить ходит к Залимхану». Прибежал солдат в именье. И верно, жена сидит со щенками. Тут солдат бросился прямо в горницы помещика и на глазах у его жены и детей задушил Залимхана, Понятно, схватили солдата. Заковали в кандалы руки, ноги и на каторгу.

— Знал же он про каторгу, дедушка, зачем же убивал Залимхана?

— Есть, внученька, на земле светлой души люди, себя не пожалеют ради народа. Видать, был солдат из таких. На каторгу попал, но за всех рассчитался с Залимханом. Оно, конечно, как говорится, не нога, так копыто барское осталось. Только сын-то хвост поджал. Не заставлял баб щенят кормить.

Дед Бикмуш замолк.

Ильсеяр и про хворь забыла, привстала на постели, ожидая продолжения рассказа.

А старик подымил трубкой и, подойдя к окошку, поднял занавеску.

— Будто в могиле, ничего не видно.

— Дедушка, расскажи еще что-нибудь.

Дед Бикмуш постоял, схватившись за поясницу, возле окна, потом обернулся к Ильсеяр: