Дочь бакенщика

Ильсеяр осторожно отстранила от себя Актуша и побрела туда, где между нетерпеливо переступавшими, продрогшими под дождем лошадьми стоял дед Бикмуш. Актуш не отставал от нее, прыгал и ласкался.

— Собака и та жалеет, — промолвил дед Бикмуш.

Офицер повернул коня и крикнул казакам:

— Убрать собаку!

Кто-то схватил Актуша за задние лапы.

— Пш-шла вон!

Актуш зарычал и вмиг вцепился зубами в руку казака. Тот заорал не своим голосом:

— Помогите, чего смотрите!

На Актуша со всех сторон посыпались удары нагаек. Но чем больше получал он ударов, тем яростнее огрызался на казаков, хватал зубами нагайки

— Актуш, уходи! Они убьют тебя, Актуш!

Актуш, словно подчинившись Ильсеяр, отбежал в сторону, но продолжал отчаянно лаять. Кто-то схватил Ильсеяр за плечо и толкнул вперед. Актуш тут же кинулся на него. Казак с приплюснутым носом расстегнул кобуру.  

— Позвольте прикончить, ваше благородие?

«Его благородие» не ответил. Вынул неторопливо револьвер, прицелился и выстрелил в собаку. Истошно взвизгнув, Актуш рванулся на офицера, но тут же упал под ноги деда Бикмуша и Ильсеяр. Он тянулся к ним мордой и тонко, жалобно скулил.

Ильсеяр упала на колени прямо в грязь и обхватила руками своего верного друга.

— Ой, Актуш, куда тебя ранило, Актуш, миленький!

Актуш судорожно подтянул простреленную лапу и взглянул на Ильсеяр полными слез глазами, как бы прося прощения за то, что не смог помочь ей.

А «его благородие», между тем, гордо, будто совершил подвиг, вложил наган в кобуру и приказал казакам трогаться.

Кто-то поддел Ильсеяр ногой и заставил ее подняться.

— Шагай!..

Дед Бикмуш взял Ильсеяр за руку и, тяжело переступая ногами, двинулся вперед. За ними, меся копытами липкую глину, зашагали кони.

Собака попыталась привстать, поползти за своей хозяйкой, но не смогла и вытянулась на земле, уткнувшись мордой в след ноги Ильсеяр.

Темно.

Позади глухо шумит лес. Ветер, словно желая показать свою мощь, дует все сильней и порывистей. Волны, как и прежде, ревут, клокочут. Сыплет холодный дождь. На небе то и дело вспыхивают молнии, раздаются зловещие раскаты грома.

Кажется, вот сейчас с кеба рухнет что-то огромное, неотвратимое и раздавит, похоронит под собой горы, камни, лес, реку…

Все еще темно.

Неужели никогда не наступит рассвет и солнце не взойдет никогда? Неужели будет вечно бушевать ветер и шуметь лес? Ведь они идут так долго. И будка, и круча над Белой остались где-то далеко позади. Ильсеяр казалось, что они прошли много десятков, а может, и сотен верст. Ее слабые ноги, хлюпавшие по грязи, ныли от усталости. Не только больная Ильсеяр, но, кажется, и кони выбились из сил. Они то и дело повертывались боком, чтобы дождем и ветром не хлестало им в морды. Казаки сидели, пригнувшись к лукам седел, и ругались на чем свет стоит, поминая и ветер, и дождь, и молнии. А кто-то тянул сквозь зубы бесконечную унылую песню.

Дед Бикмуш и Ильсеяр шли, низко опустив головы, прикрывая лица рукавами бешметов. Старик поддерживал внучку за плечи. Однако ноги уже не держали ее. Она спотыкалась, падала в грязь, но тотчас поднималась, боясь попасть под копыта шагавшей за ней лошади.

Ильсеяр уже не плакала. Однажды дядя Андрей рассказывал ей, как революционеры шли в ссылку в далекую Сибирь, в мороз и стужу неделями, месяцами шли по тайге. Случалось, они отмораживали руки, ноги, голодали, но не плакали, не просили милости у конвоиров… Думая о них, Ильсеяр и сама крепилась из последних сил.

Но есть граница всякому терпению. Вдруг дед Бикмуш поскользнулся и выпустил руку Ильсеяр. Девочка сделала один лишь шаг без поддержки и тут же повалилась в грязь. Дед поднял Ильсеяр, поставил на ноги, но они у нее опять подкосились. Старик обернулся, схватил за повод лошадь офицера:

— Долго вы будете издеваться над ребенком?

— Прочь руку! — крикнул офицер и ударил деда Бикмуша нагайкой по руке.

— Бей! У нас шкуры привыкшие. А ребенка мучить не позволю!

Офицер расхохотался.

— Слыхали, что дед сказал? «Не позволю!» — говорит… Ах ты, черт старый! — Он заскрежетал зубами и замахнулся на старика.

Дед Бикмуш отшатнулся. Подошел к Ильсеяр, поднял ее, а она не только идти, но и стоять-то на ногах не могла, упала на руки деда.

— Дедушка, за что они нас так мучают?

— Мучают? — с издевкой протянул один казак. — Это еще пока прогулочка, а не мучение, барышня… Вот дойдешь, тогда узнаешь, что такое мучение.

— Да ведь дитя еще она, и больная к тому же. Видишь, на ногах не стоит. Взял бы лучше в седло к себе.  

— В седло? Ха-ха-ха… Видали принцессу?!

Казак с приплюснутым носом замахнулся на девочку. Дед Бикмуш заслонил ее собой.

— Постыдился бы малость. И без того еле жива.

— Довольно, старый хрыч! — На этот раз нагайка взвилась над стариком.

— Не стращай. Когда меня нагайка впервой коснулась, тебя еще на свете не было. Всего навидался.

— Навидался, говоришь? — Казак хлестнул нагайкой по лицу деда Бикмуша. — А такое тоже видал?

Дед Бикмуш не ответил. Закрыл обеими руками лицо и отвернулся. Ильсеяр не выдержала, заплакала от жалости к деду…

Наконец забрезжил рассвет.

Ветер утих немного. И дождь перестал.