Дочь часовщика. Как видеть свет в кромешной тьме

Уилльямс вывел Ганса на балкон, снял с себя наручник и затем приковал Ганса к батарее центрального отопления.

«Ты знаешь, когда я позвонил, чтобы проверить его документы, удостоверяющие личность, – говорил Смит через плечо, – оказалось, что эти идиоты из отдела регистрации граждан уже уехали на выходные».

Ганс вздохнул с облегчением. Если бы сотрудники мэрии оказались на месте, реестр показал бы, что фактический день рождения Ганса отличался от указанного в поддельных документах и что в карточку внесли изменения.

Через некоторое время Уилльямс вернулся и завел Ганса обратно в главную комнату. Он приковал его руки наручниками к стулу, и агенты приступили к работе. Снова и снова они спрашивали Ганса, кто он на самом деле, откуда получил задание предупредить ван Рийна, с какими работниками подполья он в контакте, каков его подпольный адрес, какую именно работу он выполняет на Сопротивление и как долго. Очень скоро Уилльямс и Смит пришли в раздражение от безразличных ответов Ганса и перешли к крикам и угрозам.

Ганс чувствовал, что придуманная им история не возымела никакого эффекта, но решил помурыжить агентов как можно дольше; каждая выигранная минута могла дать его родителям или тем, кто прятался в Бейе, время сбежать, когда они узнают, что он арестован.

Тем временем, началось представление. Один из агентов щелкнул выключателем, и мощный свет ударил Гансу в глаза, ослепив его. При выключенном потолочном освещении в комнате было темно, если не считать прожектора, направленного на лицо допрашиваемого. Вопросы посыпались молниеносно.

Кто ты такой на самом деле? Кто тебя завербовал?

Кто руководит твоей незаконной деятельностью?

Кто послал тебя предупредить ван Рийна?

Кто еще связан с вами?

Где находится ваша подпольная штаб-квартира?

Несмотря на голод, усталость и головокружение, Ганс придерживался своих уклончивых ответов.

Разочарованные агенты предупредили Ганса, что его будут пытать и что его родственников арестуют. Предполагая эффективность такого давления, Уилльямс и Смит поочередно засыпали Ганса все новыми и новыми вопросами. Тот продолжал тянуть время, несмотря на осознание того, что пытки – и, возможно, смерть – ждали его теперь в очень обозримом будущем.

Он беззвучно помолился о помощи, и его тут же осенила идея. В подходящий момент он притворился, что не выдерживает, рушится под давлением, и начал умолять агентов остановиться. Уилльямс и Смит, застигнутые врасплох, перестали задавать вопросы. Однако свою придуманную историю он предъявил им под светом лампы на лице.

У него был друг, рассказывал он агентам, к которому он обратился в декабре по поводу участия в подпольной деятельности. По неизвестным ему причинам этот человек так и не вышел с ним на связь. Затем прошлой ночью кто-то позвонил в его дверь, и когда открыл, он нашел за дверью записку с просьбой предупредить ван Рийна. Он сказал, что заучил адрес наизусть, а затем сжег записку.

Агенты сразу же спросили у него имя его контактного лица, и Ганс ответил по сценарию: Эверт ван Лейенхорст. Лейенхорст, на самом деле, был подпольщиком, но Ганс знал, что гестапо казнили его еще в декабре, таким образом поиски Уилльмса и Смита зашли в тупик. Агенты задали еще несколько вопросов, но Ганс продолжал кружиться в рамках своей истории и настаивать, что больше ничего не знает.

«Вы понимаете, что сейчас мы поедем к тебе домой, чтобы подтвердить эти показания?» – спросил Смит.

Ганс кивнул, Уилльямс отвел его обратно на балкон, приковал там наручниками к трубам отопления – и два агента удалились.

«Так начался самый темный час в моей жизни», – вспоминал Ганс.

«Я знал, что любая версия, изложенная моими родителями, может разоблачить мои показания и уличить меня во лжи. Я точно знал, что они обыщут жилище в поисках компрометирующих материалов, найдут мой пистолет, и наступит конец всему, потому что владение оружием неизменно означало расстрел. Я исчерпал свои возможности. Тень смерти пала на меня».

За несколько минут Ганс потерял всё: Миес, родителей, своё будущее. Страх и тоска охватили его, и он просил Бога не оставить его во время последовавших за этим испытаний. После молитвы на него спустилось поразительное спокойствие и уверенность.

«Покой, охвативший меня, укротил непреодолимый ужас и гнев на самого себя, бурлившие внутри. Что бы ни случилось потом, я принадлежал Ему и предавал себя в Его руки, чувствовал себя в безопасности. Никто больше не мог причинить мне боль. Я почувствовал, что меня освободили от забот и агонии и поставили на высокую скалу, где никакая мирская сила не могла дотянуться до меня. Я по-прежнему был прикован наручниками к батарее, но чувствовал себя окрыленным, более свободным, чем когда-либо прежде».