Дочь часовых дел мастера

– Эдвард Рэдклифф забрал бриллиант из семейного сейфа в банке летом тысяча восемьсот шестьдесят второго года, чтобы его натурщица, девушка по имени Лили Миллингтон, надевала камень, позируя для картины. Говорят, что она его украла, а позже убежала с ним в Америку, разбив Рэдклиффу сердце. – Осторожно перелистывая хрупкие страницы, Элоди добралась до центральной вкладки с иллюстрациями и показала ему фотографию с подписью «La Belle», пояснив: – Вот она, Лили Миллингтон. Натурщица Эдварда Рэдклиффа и любовь всей его жизни.

Взглянув на снимок, Джек ощутил что-то очень похожее на дежавю, но тут же сообразил: еще бы, он же столько раз видел это лицо и эту картину – она напечатана на каждом втором сувенирном пакете, которые субботние посетители выносят из магазина подарков при музее. Но тут Элоди вынула из рюкзака другое фото и, держа его в двух руках, словно реликвию, протянула Джеку. Та же самая женщина, только здесь она была именно женщиной, а не богиней, как на картине, – может быть, потому, что это был снимок. Она была прекрасна, но особенно в ней привлекала даже не красота, а та раскованная смелость, с которой она смотрела на фотографа. И опять Джеку стало не по себе, точно он взглянул в лицо человеку, которого видел прежде. И не только видел, но и любил.

– Откуда это у вас?

Волнение в его голосе удивило Элоди, легкая морщинка любопытства залегла меж ее бровей.

– С работы. Фото было в рамке, а она принадлежала Джеймсу Стрэттону. Я – хранитель его архивов.

Имя Джеймса Стрэттона ровным счетом ничего не говорило Джеку, и все же вопрос сорвался с его губ сам собой, прежде чем он успел подумать:

– Расскажите о нем. Чем он занимался? Как случилось, что он обзавелся архивами, которые стоит сохранять для потомства?

Элоди ненадолго задумалась.

– Меня никто еще не расспрашивал о Джеймсе Стрэттоне.

– Мне интересно.

Джек не кривил душой, хотя вряд ли бы смог объяснить, откуда взялся этот острый интерес.

Ответ прозвучал слегка насмешливо, но было видно, что ей приятно.

– Стрэттон был предпринимателем, очень успешным – он и сам происходил из богатой и влиятельной семьи, – а еще социальным реформатором.

– В смысле?

– Возглавлял разные комиссии и комитеты, которых в викторианские времена было много. Все они стремились улучшить жизнь бедных, но те, что учреждал он, и вправду добивались этой цели. У него были большие связи, красноречие, безграничный запас терпения и решимость. А еще он был добрым и щедрым. Именно по его инициативе отменили закон о бедных, по его инициативе строились дома для детей, оставшихся без родителей, а сами дети брались под опеку государства. Его влияние распространялось на все уровни общества: членов парламента он убеждал принимать нужные законы, богатых коммерсантов и предпринимателей склонял к щедрым пожертвованиям, тем, кто работал непосредственно с бедняками, платил, чтобы они могли выходить на улицы и раздавать еду тем, кому не на что было ее купить. Он посвятил свою жизнь помощи другим людям.

– Прямо-таки герой.

– Он и был героем.

У Джека на языке уже вертелся другой вопрос:

– Что могло заставить человека, рожденного в богатстве, так упорно бороться за права обездоленных?

– В детстве он невероятным образом подружился с девочкой, которая жила в этой среде.

– Как это случилось?

– Долгое время это никому не было известно. В своих дневниках он не приводит никаких подробностей. Но мы знаем, что дружба была, потому что позже он упоминал о девочке в своих публичных выступлениях.

– А теперь?

Элоди явно предвкушала то, что собиралась сказать, – судя по тому, как вспыхнули ее глаза, когда она улыбнулась.

– На днях я кое-что нашла. И вы – первый, кому я рассказываю об этом. Я не сразу поняла, что это, но, вчитавшись внимательно, сообразила.

Снова нырнув в свой волшебный рюкзак, она вытащила оттуда прозрачный пластиковый файл. Внутри лежало письмо, очень старое, написанное на хорошей бумаге; следы сгибов свидетельствовали о том, что оно долго лежало где-то, многократно свернутое и придавленное чем-то тяжелым.

Джек начал читать: