Дочь часовых дел мастера

Соскользнул последний слой упаковки, и под ним обнаружились… самые прекрасные стенные часы, какие я видела в жизни! Деревянный корпус и циферблат, вырезанные с величайшим искусством, римские цифры, сияющие золотом, стрелки тонкие, хрупкие, с острыми кончиками.

Я провела ладонью по гладкой поверхности, полюбовалась текстурой дерева, высвеченной отраженным в ней пламенем свечи. Подарок потряс меня. Живя у миссис Мак, я привыкла не иметь ничего своего, а тут вдруг такая роскошь, и вся моя. Но материальная ценность подарка была не главным его достоинством. Главным было то, что Эдвард показал мне, как глубоко он знает меня, как понимает, кто я есть на самом деле.

– Они тебе нравятся? – спросил он.

– Я уже люблю их.

– А я люблю тебя. – Он поцеловал меня, но, когда отодвинулся, его брови снова сошлись на переносице. – Что такое? У тебя такой вид, будто с часами я подарил тебе какую-то заботу.

Именно так я себя и чувствовала. Едва взглянув на часы, я захотела спрятать бесценный дар куда-нибудь подальше; ведь если принести часы в Севен-Дайелз, на них тут же наложит свою жадную лапу миссис Мак.

– Думаю, придется повесить их здесь, – сказала я.

– У меня есть идея получше. Я как раз собирался поговорить об этом с тобой.

Эдвард часто рассказывал мне о доме у реки, и каждый раз я замечала в его лице такое неприкрытое желание, что, говори он так о другой женщине, я наверняка ревновала бы его. Но теперь, когда он объяснял мне, насколько ему необходимо, чтобы я увидела этот дом, я прочла на его лице нечто другое: ранимость, трепет в ожидании моего приговора. Мне тут же захотелось обнять его, прижать к себе и ласками прогнать все опасения на этот счет.

– Я задумал новую картину, – сказал он наконец.

– Расскажи.

Тогда-то он и поведал мне о том, что случилось с ним много лет назад, в четырнадцать лет: о ночи, проведенной в лесу, о свете в окне, о своей уверенности, что именно дом стал его спасителем. А когда я спросила, как дом может спасти ребенка, он рассказал мне старинную сказку о детях Элдрича, услышанную им от садовника его деда, и о королеве фей, подарившей свое благословение земле в излучине реки и любому дому, который будет стоять на ней.

– Твоему дому, – прошептала я.

– Теперь и твоему тоже. Мы повесим там твои часы, и они будут отсчитывать дни, недели, месяцы до нашего возвращения. Вообще-то, – тут он улыбнулся, – я думал, не пригласить ли нам остальных в Берчвуд – пусть погостят до нашего отъезда в Америку. Что скажешь?

Что я могла сказать? Конечно же «да».

В дверь постучали, и тут уже «да» крикнул Эдвард.

Это оказалась его младшая сестренка, Люси; она быстро обвела взглядом комнату, заметив и новую сумку у него на плече, и оберточную бумагу на полу, и часы у меня на коленях. Все, кроме билетов: Эдвард успел их спрятать, не знаю когда.

Я еще раньше замечала, как она смотрит, эта сестренка Эдварда. Словно все время наблюдает, примечает, сравнивает. Некоторым это действовало на нервы – например, Клэр, вторая сестра Эдварда, предпочитала заниматься чем угодно, лишь бы не проводить время с Люси, – но мне она напоминала Лили Миллингтон, я имею в виду, настоящую Лили: та была так же умна, и это меня подкупало. Эдвард обожал младшую сестренку и вечно подкармливал ее жадный до знаний ум новыми и новыми книгами.

– Послушай, Люси, – с улыбкой начал он, – что скажешь, если я предложу тебе провести лето в деревне? В доме у реки? И кто знает, может, там даже найдется маленькая лодочка?

– В… том самом?

Ее лицо вспыхнуло радостью, и в ту же секунду она метнула на меня тревожный взгляд. От меня не укрылась интонация, с которой она произнесла «том самом», словно за этими словами крылась тайна.

Эдвард ответил, смеясь:

– В том самом.

– Но вдруг матушка?..

– О ней не беспокойся. Я все возьму на себя.

И тут Люси улыбнулась ему так счастливо, что это мгновенно изменило ее не очень привлекательные черты.

Я помню все.

Время больше не слепит меня; мое ощущение его хода не знает границ. Прошлое, настоящее, будущее – для меня все едино. Я научилась замедлять воспоминания. В любой миг я могу заново пережить все, что произошло со мной.

Все, кроме летних месяцев 1862 года. Они спешат, как бы я ни старалась притормозить их бег, несутся, словно монета, пущенная с горы, набирают обороты, приближаясь к неумолимому концу.

В тот вечер, когда Эдвард впервые рассказал мне о Ночи Преследования, на деревьях в Хэмпстеде едва набухали почки. Ветви были почти по-зимнему голыми, а небо – низким и серым; и все же с его последними словами для нас началось лето в Берчвуд-Мэнор.

Часть третья Лето в Берчвуд-Мэнор

Глава 24

Лето 1862 года

Люси путешествовала по железной дороге впервые, и после того, как поезд покинул вокзал, она с полчаса сидела очень тихо, пытаясь понять, влияет ли скорость на работу ее внутренних органов. Эдвард расхохотался, когда Люси спросила, не испытывает ли он беспокойства из-за этого, и она притворилась, будто задала вопрос в шутку.