Дочь четырех отцов

Разумеется, отвечать я не стал, а письмо показал только одному человеку — моей машинистке, с которой мы прекрасно ладим. Собственно говоря, она студентка, учится в университете, причем куда более старательно, чем я в свое время. Получив разрешение пользоваться моей библиотекой, она в благодарность решила навести в ней порядок. Таковы студентки, а в особенности те, что изучают классическую филологию. Проходят десять подвигов Геракла и немедленно решают перещеголять героя одиннадцатым. Видит бог, если бы у меня был такой вздернутый носик и такие блестящие глазки, как у Герминки, я предпочел бы лаврам Геракла лавры Елены.

Говорил я об этом Герминке, разумеется, исключительно в шутку. Она лучше, чем кто бы то ни было, знала, что единственный огонь, который во мне пылает — холодный огонь, или свет разума. Черепаха — и та создание более романтическое. Мы с Герминкой именно потому и сдружились так славно, что никто из нас не краснел, копаясь в древностях александрийской эпохи. А между тем среди них попадаются довольно неприличные вещицы.

Итак, девушка посмеялась над письмом вместе со мною. Она веселилась даже больше моего, поскольку не подозревала о моем тайном грешке. Последним поэтом, которого она боготворила, был Альбий Тибулл. Я самолично помогал ей выискивать у него аблативусы абсолютусы.

Так-то оно так, да только неделю спустя получаю я второе письмо. Дескать, извините, господин писатель, почта у нас работает плохо, да и Вы, должно быть, очень заняты, а все же было бы хорошо, если б Вы выкроили время и написали для нас роман.

Мне как раз нужно было ехать в Будапешт делать доклад об уймайорских захоронениях на заседании Археологического общества. Что ж, если я все равно буду в Пеште, — рассудил я, — то почему бы не навестить этого окаянного издателя и не сказать ему, что я о нем думаю. Пусть отвяжутся от меня со своими романами, не мое это дело.

Однако гнев мой улетучился, как только поезд выехал в чисто поле. Черешневые деревья стояли в свадебном уборе, золотые чашечки калужницы гостеприимно сзывали пчел, в садиках возле дорожных будок трудились молодайки в алых платочках — и в душе моей зазвучала музыка. В самом деле, с какой стати грубить издателю, который всего лишь проявил ко мне внимание? Ежели он готов удовлетвориться томиком стихов, я охотно предоставлю ему что-нибудь из старых запасов, а вот с романом ничем помочь не могу — не мой профиль.

Задумано было прекрасно, а вышло совсем по-другому. Беда в том, что я вечно всем уступаю. К примеру: присматриваю я в витрине красивый галстук, захожу в магазин, объясняю, что мне нужно, приказчик выставляет на прилавок шкатулку, но нет в ней черного в синюю крапинку, за которым я охочусь вот уже второй год и который наконец увидел в витрине. А лежит в ней лимонно-желтый в красный горошек, и когда я смотрю на него, мне начинает казаться, будто кто-то рядом со мной скребет пальцем по оконному стеклу.

— Вот, сударь, это то, что вам нужно, — приказчик выхватывает двумя пальцами лимонно-желтую мерзость, — очень красивый и модный цвет.

Я готов расплакаться от злости, и все же покорно тащу лимонно-желтый домой. Ну ладно, галстук можно, на худой конец, подарить дворнику. Гораздо хуже обстоит дело с ресторанами. В моем представлении, один из неотъемлемых атрибутов земли обетованной — свиные отбивные, которые там едят никак не реже трех раз в день. (Уверяю вас, в этом нет никакого святотатства. Извольте прочитать «Centum fontes» Адамуса Вебера[24] (Нюрнберг, 1686), и вы узнаете, что думают по этому поводу разные ученые мужи от Иоанна Златоуста до Атаназия Кирхера[25]. Большинство из них утверждает, что праведники там, на небесах, ходят в алых шелках, разговаривают по-древнееврейски, но свинины отнюдь не гнушаются. Vide fons trigesimus, pg. 273[26].) Попавший туда да проверит, так ли это, я же твердо знаю одно: в нынешних ресторанах как следует зажаренная отбивная — такая редкость, что впору подумать, будто в нашем бренном мире это — предмет экзотический. Я не такой уж большой гастроном, и все же каждый раз, видя в меню свиную отбивную, склонен верить, что жизнь, несмотря ни на что, прекрасна.

— Что прикажете подать к мясу: картофель, огурцы? — спрашивает официант.

— Салат из капусты, будьте добры.

И он приносит мне телячьи почки с морковью: то самое блюдо, от которого, будь я чуточку храбрее, бежал бы на край света. И вот я жертвую желудком телячьим почкам, безнадежно изуродованным морковью, ибо что мне остается? Не вступать же, в самом деле, в пререкания с официантом!

С романом вышло точно так же. Я представился, издатель очень тепло приветствовал меня и сказал, что давно обо мне знает.

— Откуда же? Мои стихи?

— О да, как же, стихи ваши мне тоже попадались. Но меня больше привлекла одна из ваших статей по археологии.

— Вы археолог? — Я прямо-таки подскочил от восторга — нечто подобное, вероятно, испытывают миссионеры, случайно сталкиваясь друг с другом среди папуасов.