Дочь четырех отцов

Вот каким вероломным может сделать человека любовь! Это наблюдение я внес в блокнот с пометой «Т. III». Он предназначался для рассуждений общего порядка, которыми будет расшита ткань моего романа. Пусть это и не самое важное, а все-таки хорошо, когда в книге есть пара-тройка мыслей, которые можно процитировать за дружеским столом. Такие вещи очень способствуют росту популярности.

Сборы были долгими: и для раскопок необходимо основательное снаряжение, и для литературного творчества — не меньшее! Проще всего было собраться мне самому: достаточно было взять с собой поношенный костюм и старомодный галстук с застежкой-крючком. Галстук-самовяз я обычно завязываю на руке, а потом, когда дело сделано, натягиваю через голову на шею. Дома этого никто не видит, но в другом месте меня могут высмеять, поэтому в дорогу я всегда беру с собой галстук на крючке. Карта, компас, рулетка и миллиметровка нужны, чтобы начертить план курганов; скребок и метелочка из перьев — для скелетов, которые я люблю обрабатывать собственными руками; шпагат и проволока для скрепления черепков одного предмета; деревянные ящики для крупных вещей, бумажные пакеты — для мелких; небольшое сито для просеивания золы, в которой можно обнаружить прелюбопытные предметы; разумеется, ни в коем случае не забыть лупу и фотографический аппарат. Потом — сахар, чтобы завести дружбу с детишками. Кроме того, хорошо иметь под рукой пару чистых блокнотов, хотя класть их совершенно некуда, потому что тома «Этнографии» занимают очень много места. Надо будет проверить, так ли ведут себя крестьяне, как описывают ученые-этнографы: я не хотел бы схлопотать от критики за верхоглядство. Неплохо было бы найти местечко для Диалектологического словаря, но тут Рудольф оказался бессилен. Ладно, придется доставить следом, он мне непременно понадобится. Я вырос в народной среде, но диалекты уже изрядно позабыл, придется немного подучиться.

Блокноты с пометой «Т», числом около десяти, пришлось рассовать по карманам. Основное затруднение представляли деньги для платы поденщикам. Если взять с собой крупные купюры, тамошние венгры сочтут меня либо евреем, либо мелким хозяином, маскирующимся под настоящего барина. Кроме того, могут возникнуть сложности с разменом. В конце концов я отправил Рудольфа в банк с двумя купюрами по десять тысяч и небольшим рюкзаком, который на обратном пути оказался доверху набит мелочью по пятьдесят и сто крон. Теперь мои поденщики отнесутся ко мне с доверием, так как сразу увидят, что я самый настоящий бедный барин из города.

К восьми мы были готовы, тут как раз зазвонил колокол, и бричка, скрипя, остановилась у крыльца. По-видимому, корчма пришлась пышноусому вознице по вкусу: когда он спросил, сяду я рядом с ним или сзади, язык у него слегка заплетался.

— Рядом с вами, дядя, — я вскочил на деревянные козлы, — хоть расскажете мне, что видали хорошего в этом свинском городе.

Рудольф затолкал ящик в задний угол брички и пожелал мне «спокойной ночи и полезных изучений» — последнее предназначалось для усатого: пусть знает, что везет не какого-нибудь никчемного человечишку, — после чего мы тронулись в путь.

Мы миновали уже три перекрестка, когда мой возница наконец заговорил:

— Славное винцо, однако, у этой Аго Чани. Захаживаете туда?

— Да нет.

— Не-ет? Я потоку спрашиваю, что господа там тоже попадаются. Зентайский мастер вот был, зонты делает, слыхали небось. Не сам только, а сын его, потому что тот, слыхать, еще зимой сыграл в ящик. Жалко, обстоятельный был человек. Такую латку мне на зонт поставил, небось дольше зонта проживет. Слыхали про такого?

— Да нет, дядюшка. Уж лет двадцать, как я не видал ни одного зонтичных дел мастера.

— Что ж, бывает. Я вот тоже всего раз в жизни видал панораму[52], язви ее, у меня тогда кошель из кармана стянули, так с тех пор и не отыскался. А позвольте спросить, сударь, вы-то сами кто такой будете?

Как мне ему отвечать? Сказать, что я археолог, нельзя: он, пожалуй, решит, что я ругаюсь, да и сгонит с повозки. Сказать, что романист, тоже нельзя — во-первых, он и этого не поймет, а во-вторых, это тайна. А что, если назваться художником? Вдруг да расскажет мне что-нибудь стоящее о деле Турбока.

— Ремесло у меня самое обычное. Я художник.

— Художник? Ну, дай вам бог здоровья, сударь. Что ж тут сделаешь, кому-то ведь надо и художником, так-то. А то что бы получилося, кабы все делали одно и то же? Прав я али нет?

— Очень даже правы.

— Ну то-то. А скажите, нечто художеством можно прожить? Вы-то, как я погляжу, одеты исправно.

— Да так, перебиваемся.

Давно я не произносил этого бедняцкого слова. Услышь я его случайно, оно, вполне возможно, резануло бы мне ухо. Но здесь оно пришлось как нельзя кстати: мой попутчик тут же признал меня своим и по-свойски осведомился, не найдется ли у меня спичек.

— Как не быть. И спички есть, и сигара найдется. Прошу.

— Сигары не надоть. Разве только какая особенная?

Мы закурили и немного помолчали, потом старик заговорил снова:

— В деревне у нас тоже художник есть. Вернее сказать, был.