Дочь четырех отцов

Всеми фибрами души я чувствовал, что это — тема неограниченных возможностей, вроде Америки — страны неограниченных возможностей, как нас учили в детстве. («Страна неограниченных возможностей», — говорил господин учитель Грайна. Бедняжка, из него и там не вышло бы хорошего учителя географии: он очень плохо видел и, рассказывая про Китай, обычно попадал указкой в Венгрию.) В этой теме заключено все, чего только может пожелать современный романист. На переднем плане — город с его псевдокультурой. В центре повествования — гениальный художник, который не в силах противостоять низменному инстинкту любви. Темный фон — отсталая деревня, бескультурье, озлобленные крестьяне. Человек я вообще-то сдержанный, но в эту минуту был готов расцеловать самого себя. Такой радости я, пожалуй, не испытывал даже тогда, когда решил, что мне удалось расшифровать надпись на золотом кувшине из надьсентмиклошских сокровищ Аттилы. Теперь нужно без промедления браться за работу. Первоочередная задача, разумеется, сбор материала. Хорошо было Александру Дюма, он умел высасывать сюжеты из пальца. В те времена стоило только закурить чубук, и история начинала виться сама собой, вместе со струйкой дыма. С другой стороны, таким образом дальше «Монте-Кристо» не уедешь. Йокаи вот тоже изобразил в «Золотом человеке» балатонский ледоход лет за десять до того, как впервые увидел Балатон. Разумеется, все это ребячество и нелепость. Мы, прошедшие школу Флобера и Золя, знаем, что, не изучив предмета, нельзя написать ни единой строчки. Ныне существует не только экспериментальная физика, но и экспериментальный роман. Если бы мне захотелось описать ледоход, я отправился бы на Балатон, прихватив с собой метеорологические приборы и логарифмическую линейку.

Вешаться, как Турбок, я, разумеется, не собирался, а вот так называемые «показания очевидцев» собрать можно. Можно поехать в деревню, порасспросить тех, кто был в курсе событий; быть может, удастся поговорить кое с кем из прямых участников истории, само собой разумеется, так, чтобы никто не догадался, что меня туда привело; в противном случае нотариус вышлет меня домой по этапу. Как бы все это устроить? Губернатор или бургомистр вряд ли тут чем-нибудь помогут. Знаю! Мне поможет первобытный человек, несостоявшийся в качестве героя романа! Ему не придется ни действовать, ни разговаривать, он должен будет всего лишь лежать тихо-спокойно в своей тысячелетней могиле, пока я его не найду.

Короче говоря, у меня возникла мысль отправиться в деревню в качестве археолога. Я не был там ни разу, не знал ни одного человека, хоть деревня эта и находилась от нас в двух шагах. Правда, один из этих шагов приходилось делать на лошадях, а другой — на пароме, так что осенью, во время распутицы, проще было добраться до Вены, чем туда. Но сейчас осенней слякоти нет и в помине, потому что стоит июнь, лето только начинается, а это — самое подходящее время для поисков могилы нашего прародителя Арпада[45]. Эти поиски и послужат мне предлогом, а там, кто знает, может, я и вправду ее найду. Ибо, на мой взгляд, в обудайской версии нету ни слова правды. Всадникам не с руки было хоронить кого-то в горах, все это выдумали будайские швабы, чтобы их земли вскапывали за государственный счет.

Ну, а если я не найду могилы Арпада, то уж скрытые пружины дела Турбока обнаружу непременно. По собственному опыту знаю: там, где раскопки, там — вся деревня, потому что всякому интересно знать, что делается под землей. Пару дней народ, как правило, относится к тебе с подозрением, опасаясь, что городские господа хотят вывезти из деревни клад, зато потом подозрение сменяется искренней симпатией, в особенности тогда, когда становится ясно, что человек ничего не нашел, а, наоборот, потерял кучу денег в виде зарплаты батракам, нанятым для раскопок. Тут все единодушно признают его дурачком и решают избрать депутатом.

Как будто бы все в порядке, остается только выяснить, действительно ли этот поп оттуда, откуда я думаю. Официант успокоил меня, так, мол, оно и есть, он знал его еще темешварским капелланом, очень приятный человек, а после полуночи капли в рог не возьмет.

К счастью, до вечерни было еще далеко. Господа священники стали собираться по домам, но я услышал, что мой поп задерживается, поскольку заказал извозчика только к одиннадцати.

Я не имею привычки напрашиваться на знакомство, причиной тому не высокомерие, а застенчивость. Однако необходимость прибавила мне отваги, я подошел к честной компании и представился деревенскому священнику как член клубного правления. «Ежели вам угодно остаться, то я, с вашего позволения, пересяду за ваш столик, чтобы было веселее».

— А я, господин учитель, поп в квадрате, — гость поклонился мне, приветливо улыбаясь.